Читать книгу "Снег - Орхан Памук"

Когда я впервые тем вечером увидел Ипек на ужине, устроенном в честь меня мэром города, я хотел бы со спокойным сердцем поверить, что головокружение, которое я ощутил, вызвано ракы, что возможность безоглядно влюбиться в нее является преувеличением, что бесполезной является моя зависть к Ка, которую я начал тем вечером к нему испытывать! Пока в полночь на грязные мостовые перед моим окном в отеле "Снежный дворец" падал мокрый снег, гораздо менее поэтичный, чем рассказывал Ка, кто знает, сколько раз я спросил себя, почему не мог понять из записок моего друга, что Ипек так красива. То, что я записал в тетради, которую вытащил, повинуясь внутреннему чувству, и часто повторяя про себя в те дни фразу "точно, как Ка", могло бы быть началом книги, которую вы читаете: я вспоминаю, что пытался говорить о Ка и о любви, которую он испытывал к Ипек, словно это был мой собственный рассказ. Уголком моего затуманенного разума я размышлял о том, что позволить увлечь себя внутренними вопросами какой-либо книги или рукописи — это путь, обретенный благодаря опыту держаться подальше от любви. В противоположность тому, что принято считать, человек, если хочет, может держаться от любви далеко.

Но для этого вам нужно и разум свой спасти от женщины, которая врезалась вам в голову, и самого себя спасти от призрака третьего человека, провоцирующего вас на эту любовь. Между тем я уже договорился с Ипек на следующий день поговорить о Ка в кондитерской "Новая жизнь".

Или же я думал открыть ей, что хочу поговорить о Ка. В кондитерской, где никого, кроме нас, не было, по тому же черно-белому телевизору показывали двух влюбленных, обнявшихся на фоне моста через Босфор, и Ипек рассказала мне, что ей будет нелегко говорить о Ка. Она могла рассказать о своей внутренней боли и разочаровании только человеку, который терпеливо слушал бы ее, и ее успокаивало то, что этот человек — близкий друг Ка, настолько близкий, что ради его стихотворений доехал до самого Карса. Ведь если бы она убедила меня, что не поступила несправедливо по отношению к Ка, то хоть немного избавилась бы от внутренней тревоги. Она с осторожностью сказала, что мое непонимание (несообразительность) ее расстроит. На ней была длинная коричневая юбка, которую она надела в утро после «переворота», когда подавала Ка завтрак, и на свитер вновь был надет старомодный пояс (я сразу узнавал эти вещи, потому что читал о них в записях Ка), а на ее лице было чуть капризное, чуть печальное выражение, напоминавшее Мелинду. Я слушал ее очень долго и внимательно.

42

Я соберу свой чемодан
Глазами Ипек

Ипек с оптимизмом верила в то, что очень полюбит Ка, глядя на то, как Ка остановился и в последний раз взглянул на нее, направляясь в Национальный театр вслед за двумя солдатами-охранниками. Для Ипек верить в то, что она сможет любить какого-либо мужчину, было более приятным чувством, нежели любить его на самом деле и даже быть влюбленной в него, она ощущала себя на пороге новой жизни и счастья, которое будет длиться долго.

Поэтому в последующие двадцать минут она совершенно не беспокоилась из-за ухода Ка: она скорее была довольна, нежели волновалась от того, что была заперта на ключ ревнивым возлюбленным. Ее мысли были заняты чемоданом; ей казалось, что если она соберет его как можно скорее, если направит свое внимание на вещи, с которыми не хотела расставаться до конца жизни, то с легкостью сможет оставить своего отца и сестру и как можно скорее, без приключений и бед, выехать с Ка из Карса.

Когда через полчаса после ухода Ка все еще не возвратился, Ипек закурила. Она сейчас чувствовала себя по-дурацки из-за того, что убедила себя, что все будет в порядке, а то, что она была заперта в комнате, усиливало это чувство и заставляло ее сердиться на себя и на Ка. Увидев, что Джавит, работавший на рецепции, вышел из отеля и куда-то бежит, она в какой-то момент захотела открыть окно и позвать его, но, пока она думала, парень убежал. Ипек отвлекала себя, думая, что Ка может прийти в любой момент.

Через сорок пять минут после ухода Ка Ипек с трудом открыла замерзшее окно комнаты и попросила проходившего мимо юношу, изумленного студента лицея имамов-хатибов, которого не увели на спектакль в Национальном театре, сообщить кому-нибудь внизу, в отеле, что она заперта в комнате номер 203. Юноша воспринял это с недоверием, но вошел внутрь. Через какое-то время в комнате зазвонил телефон:

— Что ты там делаешь? — спросил Тургут-бей. — Если уж тебя заперли, почему ты не позвонишь?

Через минуту ее отец открыл дверь запасным ключом. Она сказала Тургут-бею, что хотела вместе с Ка пойти в Национальный театр, но Ка запер ее в своей комнате, чтобы не подвергать опасности, и что думала, раз городские телефоны отключены, то телефоны в отеле тоже не работают.

— Телефоны в городе уже работают, — сказал Тургут-бей.

— С тех пор как ушел Ка, прошло много времени, я беспокоюсь, — сказала Ипек. — Пойдем в театр, посмотрим, как там Ка и Калифе.

Несмотря на волнение, Тургут-бею потребовалось довольно много времени, чтобы выйти из отеля. Сначала он не мог найти свои рукавицы, а потом сказал, что если не повяжет галстук, то Сунай может это неправильно понять. В дороге он попросил Ипек идти медленно и из-за того, что у него не хватало сил, и для того, чтобы она могла внимательнее выслушать его советы.

— Смотри не связывайся с Сунаем, — сказал он Ипек. — Не забывай, что он — якобинец, в руках которого большая сила!

Перед входом в театр Тургут-бей увидел толпу из любопытных, студентов, привезенных на автобусе, продавцов, давно соскучившихся по таким толпам, и военных с полицейскими и вспомнил волнение, которое у него в молодости вызывали такого рода политические собрания. Еще сильнее схватившись за руку дочери, он осмотрелся вокруг с чувством счастья, со страхом, в поисках группы, к которой он мог бы как-то присоединиться, в поисках удобного момента для спора, который сделал бы его в глазах окружающих частью происходящего. Почувствовав, что в толпе совсем незнакомые люди, он грубо толкнул одного из юношей, который, толкаясь, протискивался к дверям, и сразу же смутился от того, что сделал.

Зал был еще не заполнен, но Ипек почувствовала, что весь театр скоро будет заполнен, как в Судный день, и что она увидит там всех знакомых, словно во сне, когда снится много людей. Не увидев Ка и Кадифе, она забеспокоилась. Какой-то капитан отвел их в сторонку.

— Я отец Кадифе Йылдыз, занятой в главной роли, — выпалил Тургут-бей жалобным голосом. — Мне нужно как можно скорее с ней увидеться.

Тургут-бей вел себя, как отец, в последний момент желающий освободить свою дочь, которая должна играть главную роль в школьном спектакле, а капитан волновался, как младший преподаватель, признающий, что отец прав. Подождав немного в комнате, где на стенах висели портреты Ататюрка и Суная, Ипек увидела, что в комнату вошла одна Кадифе, и сразу же поняла, что ее сестра выйдет этим вечером на сцену, что бы они ни делали.

Она спросила о Ка. Кадифе сказала, что, поговорив с ней, он вернулся в отель. Ипек заметила, что по дороге они его не встретили, но об этом они долго говорить не стали. Тургут-бей, с мокрыми от слез глазами, стал упрашивать Кадифе, чтобы она не поднималась на сцену.