Читать книгу "К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР - Андрей Ланьков"

Наконец, правительство Ким Чен Ына значительно упростило легальные поездки за границу. До начала нулевых граждане КНДР, если они только не относились к самой верхушке общества, в принципе не могли выезжать за границу по личным делам. С начала нулевых ситуация несколько изменилась: в КНДР стали выдавать паспорта для частных поездок в Китай, а при Ким Чен Ыне условия выдачи паспортов были резко упрощены. Формально считается, что граждане КНДР отправляются в Китай, чтобы провести там время со своими родственниками, но истинная цель поездки обычно состоит в том, чтобы найти в Китае неквалифицированную или полуквалифицированную работу и заработать денег. Иначе говоря, люди, в наши дни отправляющиеся в Китай легально и с паспортами, едут туда с теми же целями, с которыми до недавнего времени ночью уходили в Китай через границу нелегалы. В этом, собственно, и заключается задумка Ким Чен Ына и его советников: поскольку главной причиной нелегальной миграции в Китай было желание заработать там денег, в новых условиях гражданам дали возможность отправляться туда на заработки легально, то есть оставаясь до какой-то степени под контролем властей.

Паспорт действителен один год, но при необходимости его можно продлить еще на год. Отказ вернуться на родину по истечении срока действия паспорта однозначно говорит о том, что его владелец предал таким образом Вождя, Партию и Родину. В прошлом, когда человек уходил в Китай, подтвердить это обстоятельство было довольно сложно. Однако в новой ситуации, когда в Китай многие ездят официально, выявление эмигрантов стало существенно более простой задачей. Понятно, что отказ от возвращения печальным образом скажется на судьбе семьи беглеца. Нравы смягчились, и семью невозвращенца сейчас уже не отправят в лагерь и даже, возможно, не вышлют из города, однако это не означает, что побег будет оставлен без последствий: близким родственникам беглеца уже не приходится рассчитывать на успешную карьеру на госслужбе. В этой связи вспоминается один знакомый северокореец, который, получив паспорт, в начале 2010-х годов провел несколько лет в Китае в качестве гастарбайтера. Я с ним много общался. Человек умный и образованный, он не питал никаких иллюзий по поводу режима и одно время всерьез подумывал о том, чтобы вместо возвращения в КНДР отправиться на Юг. Однако по здравом размышлении он решил по истечении срока действия своего паспорта вернуться домой. Одной из причин этого решения послужила его личная верность северокорейскому государству, которое для него отнюдь не тождественно Семье Ким, а другой, более весомой – беспокойство за будущее детей, которые как раз начинали делать в КНДР вполне успешную карьеру.

Таким образом, события последних лет показали (в очередной раз), что Ким Чен Ына и его окружение не следует недооценивать. Наоборот, новый корейский руководитель знает, чего хочет, и готов решать стоящие перед ним задачи по-новому, не так, как это делали его предшественники. Вряд ли ему удастся полностью закрыть границу: притяжение манящих огней Сеула слишком уж велико. Однако сократить поток мигрантов и уменьшить их влияние на общество ему удалось.

Не только с Севера на Юг

Как мы уже говорили, на Юге в 2019 году находилось более 32 000 беженцев с Севера. Однако есть и те, кто бежит в обратном направлении – с Юга на Север. В период 1945–1953 годов миграция в Корее носила массовый характер. Левые бежали на Север, а правые перебирались на Юг, причем речь идет о сотнях тысяч мигрантов. С окончанием Корейской войны миграция не прекратилась полностью. В отличие от беженцев с Севера, которые в своем большинстве сейчас являются не столько политическими, сколько экономическими мигрантами, беженцы с Юга в последние десятилетия руководствуются в основном политическими и идеологическими соображениями, хотя есть среди них и те, кто надеется путем побега решить свои личные проблемы. В этом смысле они похожи на тех жителей Севера, которые бежали на Юг до начала 1990-х.

Ни одна из сторон никогда не называла общее число перебежчиков с Юга на Север, но, как представляется, до 1970-х годов на Север бежали примерно так же часто, как и на Юг. В 1995 году Вооруженные силы Республики Корея обнародовали данные о количестве солдат, дезертировавших на Север. За 1953–1969 годы таких набралось 391. В 1970-х годах число дезертировавших солдат сократилось до 42, в 1980-х – до 17, в период 1990–1995 годов – до трех человек. Эти цифры относятся только к армии, но, очевидно, отражают общую тенденцию: количество побегов сокращается. Причем все большую часть среди беглецов составляют не выходцы из народа, а интеллигенты.

В 1950-х годах Северная Корея опережала Юг как по объему промышленного производства на душу населения, так и по темпам экономического роста. Успехи в области образования, здравоохранения, науки и техники – вполне реальные, но вдобавок умело приукрашенные пропагандой – делали Север привлекательным для многих южнокорейцев. Усугубляли ситуацию и тяжелейшее экономическое положение Южной Кореи, некомпетентность и коррупция в правящих кругах. Большинство южнокорейцев были готовы мириться с этим, но среди них немало и таких людей, которым Север казался привлекательной альтернативой – и для этого, повторяю, тогда были основания. Следует помнить, что и в самой Северной Корее кимирсеновская модель в то время пользовалась популярностью.

С течением времени ситуация стала меняться. Экономика Юга росла рекордными темпами, в то время как экономика Севера сначала стагнировала, а затем оказалась в состоянии нарастающего кризиса. Хотя Юг и был диктатурой, но с конца 1950-х южнокорейские силовики существенно уступали своим северокорейским коллегам в свирепости при работе с собственным населением. Тем не менее Север (или, скорее, миф о Севере) сохранял притягательность довольно долго – не столько для простых жителей Юга, сколько для южнокорейской интеллигенции. Увлечение марксизмом в корейских университетах достигло пика в конце 1980-х годов, и некоторые из молодых студентов-активистов, начитавшись Ленина, Мао и Грамши, всерьез задумывались о побеге на Север, а некоторые даже реально осуществляли этот план.

Любопытно, что на многих революционных идеалистов соприкосновение с реальной жизнью Севера действовало отрезвляюще. Мой сосед по университетскому корпусу в свое время, в начале 1970-х, будучи аспирантом, активно работал над созданием в вузах революционных групп и в этом качестве даже сам совершил конспиративную поездку на Север. Для него эта поездка оказалась шоком. Он обнаружил, что северокорейские философы, встречи с которыми были организованы для него, не имеют ни малейшего представления о современной марксистской философии и не только не слышали ни об Альтюссере, ни даже о Грамши, но и явно боятся обсуждать темы, связанные с современной мировой философией. Пхеньян тоже не показался ему раем для рабочего класса, а восхваления Ким Ир Сена, сначала казавшиеся просто чрезмерными, вскоре заставили его задуматься о характере режима. У моего будущего коллеги хватило ума не показывать кураторам своего разочарования и не задавать им лишних вопросов, однако, вернувшись домой, он тут же прекратил трудиться на благо южнокорейской коммунистической революции и полностью переключился на занятия наукой.

Впрочем, подобное благоразумие проявляли не все. О Киль-нам, молодой ученый-экономист радикально левых взглядов, во время своей учебы в аспирантуре в Западной Германии установил контакты с северокорейскими дипломатами и оперативниками и в итоге в 1985 году уехал на Север вместе с женой и двумя детьми. Он быстро разочаровался в своем решении и в 1986 году, будучи отправлен за границу на свое первое задание по линии северокорейской разведки, немедленно запросил политического убежища в Дании. В Южную Корею он вернулся много позже, в 1990-е, уже после падения военной диктатуры и установления демократического режима. При этом он оставил в Северной Корее жену и детей, судьба которых, как можно предположить, была довольно печальной: времена в Пхеньяне стояли еще очень суровые.