Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Детские страхи к сорока годам черствеют и превращаются в предчувствия. Я до сих пор зажмуриваюсь, выключая свет в спальне, потому что мама сказала мне однажды, что если увидишь, как обрушивается тьма, то будешь знать, как выглядит смерть. Казалось бы, чего мне теперь-то бояться? А я все равно зажмуриваюсь.

Костас

– Почему я тебя ненавижу? Ты хочешь знать почему или – за что?

Я молча пожал плечами. Я уже жалел, что задал свой вопрос, не смог промолчать, вывернул школьный мешок.

– Хорошо, я покажу тебе за что. – Он вышел из комнаты и уверенно направился в конец коридора, туда, где в своей бывшей детской устроилась Агне. Некоторое время было тихо, но через минуту раздался яростный вопль сестры, где-то гулко хлопнула дверь, и Лютас вернулся, торжествующе улыбаясь. В руке у него был младенец, которого он держал за шею, будто подстреленную утку.

– Отдай, отдай! – Агне шла за ним в ночной рубашке, вытянув руки, но он не обращал на нее внимания и направлялся прямо ко мне.

– Узнаешь? – Он поднес младенца к моему лицу.

– Узнаю. Это Арман Марсель.

– Да неужели? Старый добрый Арман Марсель? И почему же он здесь? – Он ловко разматывал тряпки, и они падали на пол, как грязные снежные хлопья.

– Габия прислала. – Я сказал это и почувствовал, что мой друг недоволен ответом. Он оттолкнул подступившую Агне, легко, будто плетеное кресло, она отлетела к стене, сползла по ней и села на пол.

– Габия прислала? А ты не спросил у нее, что она имела в виду?

– Не спросил. Может, ты мне скажешь? – Я почувствовал, что мне не хватает воздуха, и стал шарить по карманам в поисках ингалятора.

– Ладно, я скажу тебе, Кайрис. Малолетка, которую ты от скуки трахал в очередь с моей невестой, умерла от передоза. Наелась кислоты в своем сквоте на улице Соду. Она была домашняя девочка, в сквоте ей приходилось нелегко. Но ты ведь об этом не думал, когда вставлял ей, верно? Вот что означает кукла, которую ты отдал своей полоумной сестре. Вот почему в животе у нее зашито гуттаперчевое сердце. И мы его сейчас увидим.

– Отдай моего сына! – Агне собрала с пола тряпки и бродила возле нас, не решаясь приблизиться.

– У тебя девочка, Агне, а ты и не знала. У нее между ног гладко, ничего лишнего. Иди сама потрогай. – Он потянул за последнюю тряпку, но вдруг отдернул руку, нахмурился, вытащил цитриновое колье, всю его сверкающую змею, тотчас наполнившую комнату холодным золотым светом, и уставился на меня в изумлении.

– Да ты полон сюрпризов, старичок! А говорил, что все пропито, прокурено. Отличный тайник, мне бы и в голову не пришло.

– Шшшудассс, отдай, шшшудассс, шшшудассс. – Сестра шипела и стрекотала, будто разгневанная самка горностая. Я сам научил ее так браниться, еще в детстве, но не думал, что она запомнила.

– Отдать тебе? – Он пожал плечами. – Но оно же не твое. Здесь вообще ничего твоего нет. Твоя блудливая мать все оставила своей косточке, а тебе, кровиночке, ничего не оставила.

– Заткнись, Рауба. – Мой собственный голос показался мне незнакомым. Я сделал шаг вперед, чувствуя, как недостаток воздуха раздирает мне бронхи. – И отдай ей чертова пупса.

– Отдай, шудас! – Голос сестры показался мне неожиданно твердым, и я обернулся. Она стояла у стены, рядом с оружейным шкафом, и целилась Лютасу в голову из дядиного пистолета. Рука у нее тряслась, а лицо было белым и каким-то недостоверным, будто осыпающаяся известка.

– Эта штука выстрелит, только если ты скажешь пиф-паф, – засмеялся Лютас, прощупывая пупса обеими руками. – Надеюсь, здесь найдутся и те изумруды, которые я видел три года назад. В такой упитанной девочке может поместиться целая груда драгоценностей. Как она открывается?

– Там нет ничего, – сказал я, делая еще один шаг вперед, но тут он взял младенца за ноги, крякнул и разорвал его на две части. Голова с кудельными волосами откатилась в дальний угол, красный резиновый мячик запрыгал по комнате, а фаянсовые ноги остались в руке Лютаса. В мертвой руке, потому что в этот самый момент Агне его застрелила.

* * *

Некогда разбираться в названиях вещей и вопросах куда и как, это прощается, пока ты странствуешь, пока помечаешь свой почтовый ящик карточкой «путешествует». Но вот ты вернулся, и пора отвечать на вопрос для чего. Я смотрю на свои лиссабонские дни, как музейный часовщик, которому дали часы старого мастера, и он привычным движением их распахнул, а там, под крышкой, вместо зубчатых колесиков – гибкие розовые трубки, наполненные кровью, журчание соков, слизь и всякая белиберда, которая не умеет отсчитывать время. Этого не может быть, восклицает он и швыряет страшную игрушку прочь – и она отлетает в дальний угол и лежит там без движения, как в тот день лежал Арман Марсель, закатив эмалевые глаза в потолок. Покрылись мздою очеса.

Я сел перед Лютасом на корточки и осторожно отвел его ладони от лица. Мне показалось, что он улыбается, и я тоже улыбнулся, готовый понять его шутку, но это была не улыбка, а черная струйка крови, сочившаяся из уголка рта. На месте левого глаза чернела дыра, и я поправил светлые волосы так, чтобы они ее закрыли. Когда я прикоснулся к его лицу, струйка крови оживилась и заблестела. Потом я попытался опустить ему правое веко, но глаз тут же открылся и уставился на меня, ресницы намокли от предсмертной влаги и казались накрашенными. Я подумал, что когда его будут хоронить, то вставят, наверное, стеклянный глаз, люди ведь любят совершенных мертвецов, вот только где они найдут такой безупречно синий глаз, как тот, что смотрел на меня в сумерках.

Некоторое время я сидел на полу, чувствуя, как джинсы подмокают кровью, стены столовой медленно плыли вокруг меня, то и дело меняясь местами, – кирпичная, белая, кирпичная, белая, – при этом слух мой обострился до такой степени, что я слышал, как волосы Агне, все еще стоявшей с пистолетом в руках, трутся друг о друга с противным шорохом.

– Косточка, – сказала сестра, и ее голос чуть не разорвал мне барабанные перепонки. – Там в шкафу стекло разбито, я порезалась. У тебя есть йод? Ты должен встать с пола и позвонить в полицию. Если хочешь, я вообще не буду давать показания.

– Дай-ка сюда. – Я вынул пистолет из ее влажной ладони. – Не понимаю, как тебе удалось выстрелить. Я был уверен, что затвор в нем спилен на треть. В этой витрине все оружие испорчено.

– Твой друг так и будет тут лежать? – Сестра укладывала куски младенца в подол, как парашютистка, собирающая снаряжение. – Давай сбросим его в погреб и забьем крышку гвоздями.

– Ты с ума сошла? – Я осекся, но было поздно. Она положила сверток на стол, плечи ее поднялись к ушам, пунцовые губы надулись.

– Они тоже говорили, что я схожу с ума! Они хотели избавиться от меня, говорили, что я глотаю таблетки, что я не способна работать, они выставили меня из миссии, велели нам с сыном убираться!

В распахнутом окне за ее спиной ветер трепал занавеску, солнце садилось в тучи и черепичные крыши понемногу наливались винным оттенком, в порту низко и тревожно гудел отходящий круизный пароход – судя по времени, это был «Александр Великий».