Читать книгу "1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных - Роберт Кершоу"

На следующий день в Москву был срочно отозван из Ленинграда генерал Георгий Жуков. 10 октября его назначили командующим Западным фронтом и возложили на него ответственность за оборону столицы СССР. Это назначение сыграло решающую роль в деле спасения Москвы.

Прежде всего Жуков стабилизировал фронт и убедил Сталина начать переброску крупных резервов в район Москвы. Государственный комитет обороны, Центральный комитет партии и Верховное командование приняли ряд срочных мер, чтобы остановить продвижение немцев. Переброска сил началась 10 октября, пояса обороны на западном направлении были существенно усилены. Из резерва Главного командования (РГК) на опасные участки были переброшены 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад и свыше 40 артиллерийских полков. Это означало появление под Москвой дополнительных сил численностью свыше 90 000 человек. Остатки частей, сумевших вырваться из двойного кольца немецкого окружения, также направлялись на те же рубежи обороны.

Кроме этого, были существенно усилены воздушные силы Западного фронта. Им в поддержку был придан 6-й воздушный корпус генерал-майора Климова, все истребители Московского военного округа, несколько дивизий истребителей дальнего действия и 4 вновь сформированных эскадрильи. 13 октября Государственный комитет обороны издал приказ № 0345, в котором потребовал от всех сражавшихся на фронте предпринять все возможное и невозможное для сокрушения врага под Москвой. «Трусов и паникеров, а также всех, кто оставит позиции, расстреливать на месте» — таков был итог приказа.

Основной опорой ВКП(б) оставались крупные города. Именно из них партия большевиков отправляла властные полномочия на всей территории страны. Этим и объясняется факт, что Ленинград, колыбель большевистской революции и идеологии, а впоследствии и Сталинград, город, носивший имя диктатора, имели столь важное значение для Советов. И Гитлер, будучи сам диктатором, не сомневался в значимости овладения этими центрами для сокрушения боевого духа противника и дестабилизации его тыла. Эти центры необходимо было разрушить, стереть с лица земли, как символы большевистского режима, а их население разбросать по бескрайним просторам России. Нацистский режим, проводивший «войну на уничтожение», не собирался использовать недовольство советских граждан существующим коммунистическим режимом, которое сильнее всего проявлялось как раз в сельской местности. Поэтому тевтоны в фильме «Александр Невский», заживо сжигавшие славянских младенцев, воспринимались советским зрителем вполне всерьез, поскольку параллель с действиями немецких оккупантов была очевидна.

В 1941 году Гитлер не намеревался воспользоваться внутренними противоречиями в России, как поступили немцы в 1917 году, сделав ставку на фигуру Ленина, сокрушившего существовавшую тогда государственную систему. Майор Иван Никитьевич Кононов, командир 436-го стрелкового полка Красной Армии, попавший в окружение в районе Вязьмы, сетовал на «панику, царившую в [19-й] армии… солдат приходилось буквально гнать в атаку, прибегая к крайним мерам». Столь же низкого мнения о боевом духе окруженцев был и командующий 19-й армией генерал-лейтенант Лукин. По его мнению, которым он поделился на допросах в немецком плену (генерал Лукин раненым попал в плен), красноармейцы «не проявляли волю к прорыву из окружения, а скорее предпочитали бы плен». Их «постоянно» бросали в бессмысленные атаки, на верную гибель. Часть офицеров высокого ранга и генералов, плененных в тот период, довольно скоро «перековалась». Генерал Лукин считает:

«Крестьянину нужна земля, рабочему — обещанная ему часть промышленного предприятия, на котором он трудится… Если же кругом одна только нищета и террор, то людей, решивших порвать с большевизмом, вполне можно понять»[57].

Вырисовывалась возможность зажить другой, не угодной Сталину жизнью. И, по мнению генерала Лукина, вполне можно было сражаться против «ненавистной большевистской системы, в то же время оставаясь истинным патриотом России». Однако ничего подобного для простого русского солдата немцами не предусматривалось.

«Мы за последние дни не видели ни одного нашего самолета, — писал 7 октября 1941 года майор Шабалин (50-я советская армия). — И наши города достаются немцам практически без единого выстрела». Вот уже четвертый день его попавшая в окружение часть отступала, отбиваясь от наседавших немцев. Майор был нездоров, погода портилась, зарядили снегопады. «На дорогах было полно брошенных грузовиков» — несомненный признак катастрофы, разгрома советских армий. Один его знакомый из 217-й стрелковой дивизии рассказывал майору Шабалину о том, что потери их части доходили до 75 % личного состава. «Где тыл и где фронт? — недоумевал майор на страницах дневника 11 октября. — Сразу и не поймешь — удавка вокруг армии стягивается все туже и туже». Два дня спустя обстановка стала и вовсе угрожающей.

«Враг сжимает кольцо вокруг нас. Отовсюду слышна артиллерийская стрельба, вой мин, рокот пулеметов — весь день мы балансируем на грани гибели».

Вся жизнь сузилась до сна урывками в кустах, бесконечных блужданий по лесам и перелескам. Люди промокли насквозь и изнемогали от холода. «Я вот не спал с 12 октября, — признается Шабалин, — а газет в глаза не видел со 2-го».

Сражения в кольце окружения превратились в кошмар для солдата Красной Армии. Анатолий Черняев, командир пехотного взвода, говорил: «Самое ужасное, когда немцы посылали разведгруппы в деревни, где мы остановились на ночлег, и забрасывали хаты гранатами». Это, как правило, предшествовало полному разгрому остатков советских частей.

«Потом они, окружив село, атаковали нас, давили танками. Вот это было уже катастрофой, что мы могли сделать против их танков? Разве у нас были противотанковые орудия?»

15 октября майор Шабалин «блуждал по кругу среди убитых и под постоянным огнем противника», а последние дни, согласно записям в его дневнике, прошли в лесах, в составе группы незнакомых ему солдат. Тело погибшего Шабалина обнаружили в один из дождливых дней в какой-то деревеньке юго-западнее Паески. Последняя запись датирована 20 октября. Обнаружившие убитого Шабалина солдаты вермахта решили передать дневник майора в штаб 2-й армии. Каких-либо важных в военном отношении сведений этот дневник не содержал — Шабалин был всего лишь одним из многих тысяч погибших при попытке выйти из окружения.

И все-таки плен был куда хуже поражения. Владимир Петрович Широков своими глазами видел колонну военнопленных, тысяч в 15 человек, которых гнали из Вязьмы в Смоленск.

«Большинство из них едва держались на ногах и шли, опираясь на палки. Некоторые падали и уже больше не поднимались. Когда кто-то из местных бросал им краюху хлеба, таких охрана могла избить, а то и пристрелить на месте. Обочины дорог покрывали тела погибших, иногда лежавших по нескольку дней. Из 15 000 пленных до Смоленска добрались лишь две».

Даже генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр», вынужден был признать, увидев на той же дороге колонны конвоируемых пленных: