Читать книгу "Жизнь спустя - Юлия Добровольская"

Алеша мне понравился, похудел, подтянулся. Мне приятно было знать, что ты у них, что гуляешь по Риму. Почему-то ты ничего мне не написала о Нине.

Ты мне задала вопрос о том, работаю ли я? Ничем не могу похвастаться. Хотя по ночам мысленно сочиняю всякие истории о людях, с кем дружил, работал в Детгизе: Гайдаре, Фраермане, Роскине, Лоскутове… Все же по-глупому получилось. Я много написал о самых черных днях моей жизни, и словом не обмолвился о таком светлом периоде, как я работал в литературе, редактировал детские книги, сам писал для детей. Жалеть об этом – поздно. Мне уже этого не поднять.

Ладно, Юленок. Кончу эту записку, завтра утром она улетит в Милан. Пожалуйста, не забывай, что я тебя очень люблю. Очень.

«Самиздат» И «Тамиздат»

ИНТЕРВЬЮ РАИСЫ ОРЛОВОЙ С ЮЛИЕЙ ДОБРОВОЛЬСКОЙ

Милан, 23 мая 1983 г.[9]

(В тексте: Раиса Орлова – РО, Юлия Добровольская – ЮД).

РО: Юля, расскажите, пожалуйста, когда впервые в вашу жизнь вошло понятие «Самиздат» и с чем вы сталкивались.

ЮД: Первым самиздатовским текстом, напечатанным на плохой папирос ной бумаге, был «В круге первом»[10] и рассказы Солженицына, все его вещи, которые можно было читать. Техника была такая: мы или пере давали друг другу прочитанную страницу, читая втроем, вчетвером, или просто не спали три ночи. Подолгу рукописи не оставались.

Это каждый раз было потрясением, и, в общем, без этого жизнь была бы намного скуднее, и какое-то ощущение самоуважения было бы меньше. Было сознание, что есть кто-то, кто сильнее тебя и кто мог это переписать и распространить.

Аналогичную, просто шоковую ситуации создавали каждый раз самиздатовские номера «Хроники текущих событий». Казалось неве роятной смелость, с которой собирали этот материал и не боялись его распространять.

Среди моих друзей был неписанный закон: если мне звонили и говорили: «У нас сегодня вкусный пирог к чаю», я бросала все дела и ехала, никаких разговоров, никаких обсуждений по телефону не было. И ещё неписанный закон: я никогда не спрашивала, откуда ру копись. Это – какая-то самозащитная реакция.

РО: Интересно, что у вас все началось с Солженицына. Это очень редко. С этим я почти не встречалась. Он обязательно приходил, но начинали читать Самиздат с других произведений.

Скажите, пожалуйста, какую роль сыграло то, что вы сами были узницей ГУЛАГа?

ЮД: Меня потряс Солженицын тем, что он запомнил до мельчайших бы товых, материальных, конкретных и психологических подробностей тот крестный путь, который проходили все, кого привозили на Лубян ку, потом в Лефортово, потом в Бутырки, потом в лагерь. Я всё узнала, я никаких отклонений там не нашла. Более того, я встретила там знакомых. Там был смешной персонаж: женщина, которую звали Шура Острецова[11], с которой я сидела вместе в тюрьме. Она была ничем не выдающаяся женщина, молоденькая секре тарша. Она говорит: «Господи, как мне это надоело! Всю жизнь у меня ноги торчат в машине!» Начальник с ней спал в в машине. Менялись начальники, но не менялась позиция.

Шура познакомилась с Солженицыным на строительстве знамени того дома на площади Гагарина. Там ее пытались завербовать, чтобы она доносила на него. Она отказалась и попала в дальние сибирские лагеря, где чуть не умерла.

И каково же было моё волнение, когда в знакомой всем нам зимней Жуковке на лыжне я вдруг столкнулась с Шурой Острецовой! И она закричала, и я закричала. Мы с ней потом встретились, и она мне рассказала о своём солженицынском периоде и о том, как Александр Исаевич, каждый раз приезжая в Москву, навещал её на Юго-западе, где ей дали комнату, как реабилитированной.

Осудили ее по статье 58-10[12] за анекдоты…

РО: Острецова была в «Архипелаге» или в «Круге»?

ЮД: В «Архипелаге» есть описание лагеря в Ховрине, где мы с Острецовой потом встретились. Алек сандр Исаевич просто сделал вместо меня всю работу, написал все, как было у меня. И совершенно очевидно, что это был лагерь в Ховрине с начальником Мамуловым[13], у которого был личный мидовский портной Смир нов[14], который шил ему и его приятелям костюмы из шевиота, был личный ансамбль из замечательных московских актеров… Всё это Александр Исаевич явно рассказал со слов Шуры Острецовой, и надо сказать, что всё – поразительно достоверно.

При чтении у меня было двойное волнение: во-первых, это эпохальная книга. А во вторых, потому что это – моя книга. Я увидала в ней часть своей маленькой гулаговской биографии.

РО: Что вы читали после «В круге первом»?

ЮД: Книгу Берберовой[15] «Курсив мой», которая приоткрыла многие вещи, интуитивно нами угадывавшиеся, и многие, заново узнанные.

Огромное впечатление произвел на меня роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Его я хорошо знаю, я дружила с Асей Берзер[16], у нас с ней общие друзья. Она была около Гроссмана до конца его дней. Тема Гроссмана была мне очень близка, поэтому выход книжки – это чудо, которое совершилось. Это было замечательно.

РО: Но Гроссман и Берберова – это был Тамиздат?

ЮД: Да, это был Тамиздат.

РО: Я хотела бы попросить вас разделить Самиздат и Тамиздат, если они для вас в какой-либо мере делятся. Полагаете ли вы, что это были два разных явления или они шли общим потоком?