Читать книгу "Конец цепи - Фредрик Т. Олссон"

И продолжал кружить над черным автомобилем, зная, что обязан выполнить приказ, но не мог.

Центр связи располагался на одной из верхних палуб, Эвелин Кейс уже сидела там перед своими экранами и одарила Франкена коротким взглядом, когда он вошел в комнату.

– Вертолет в пути? – спросил он.

А Кейс посмотрела на молодого мужчину в дальнем конце помещения в униформе, которую Франкен никогда не видел раньше, но скорее всего, грека или итальянца. Он ведь не знал, где они зафрахтовали корабль, хотя в принципе это и не играло никакой роли.

И он увидел, как тот только покачал головой. И Кейс точно так же покачала головой вслед за ним, словно Франкен сам не видел этого.

– Вызови их, – приказал он, а потом поинтересовался, где ему можно расположиться.

Кейс кивнула в направлении наушников, висевших среди ламп и выключателей, и, надев их, Франкен как бы отключился от внешнего мира.

Он слышал только треск радиопомех, мужской голос, вызывающий вертолет. Снова и снова. А потом только треск.

– Давно они давали о себе знать в последний раз? – спросил Франкен, и, когда парень в неизвестной униформе ответил со своего стула, его резкий голос как бы пришел из собственного мозга Франкена. Понадобилось время, прежде чем генерал понял, что он прозвучал из наушников тоже. И что в принципе нечему удивляться.

– Ни разу после того, как ты отдал ему приказ, – сказал голос.

Франкен закрыл глаза. Черт. На это не могло уйти так много времени.

– Вызывай снова, – скомандовал он.

А потом сидел с закрытыми глазами, слышал треск в наушниках, но никакого ответа.

Ничего снова, размышлял он. Примерно так все произошло в Амстердаме, пилот сначала отказался выполнять приказ, хотя прекрасно знал, в чем состояло задание, а сейчас его собственный вертолетчик висел над полигоном, там, где они когда-то взорвали «скорую» со Стефаном Краузом, и, похоже, с ним приключилась та же история.

И Коннорс. Куда он, черт возьми, подевался. Должен ведь был сидеть в вертолете, наблюдать за происходящим, но не появился.

На это ушло слишком много времени.

Требовалось сделать то, что задумано, причем сделать сейчас.

Сам он не имел ничего против них, ничего личного, но все слишком затянулось, чтобы сохранились какие-то эмоции. И это стало просто одним из множества рациональных решений, которые им требовалось принять.

Вильям Сандберг и Жанин Шарлотта Хейнс ничем не помогли и поставили под угрозу все.

Стали балластом.

И как бы мало он ни знал о судах, от балласта требовалось избавляться.

Он приказал безымянному мужчине около рации подключить его микрофон на передачу. Перевел дыхание. И стал вызывать сам.

Она была хорошо тренированной и ловкой, и это помогло, но не сыграло главной роли.

Вильям решил сделать что-то задолго до того, как он окончательно определился с конкретным действием. Ему требовалось, во-первых, повернуть мысли Жанин в другом направлении, заставить ее сфокусироваться на какой-то задаче вместо страха, а во-вторых, попытаться выбраться наружу, пока еще не стало слишком поздно.

– Постарайся повернуться, – сказал он. – Спиной вверх.

Это далось нелегко, но они упирались друг в друга, и в конце концов Жанин подтвердила, что легла, как он сказал.

– Можешь потянуться вверх? – спросил он.

– Ты издеваешься надо мной?

Вильям не ответил. Исходил из того, что ее вопрос не стоило воспринимать буквально.

– Попытайся. Попытайся дотянуться до потолка, нащупай край.

И она сделала это.

Постаралась изо всех сил. Пусть путы впились в запястья и плечи мешали, но она преодолела боль и почувствовала, как та поборола панику, и теперь ей все это уже не казалось столь глупым.

Ее пальцы дотянулись до крыши. Лист железа. Острые края, что-то вроде креста над нем, но она смогла только прикоснуться к нему кончиками пальцев, однако этого хватило, чтобы подтвердить ее догадку.

– Крышка багажника, – сказала она.

– Я знаю, – ответил Вильям. – Попробуй нащупать край.

Жанин уже поняла свою задачу. Ей требовалось найти замок, а потом им оставалось бы только молиться, чтобы ей удалось открыть его изнутри, и это могло причинить ужасную боль, но она не собиралась сдаваться.

Жанин принялась ощупывать потолок, неестественно выгнув руки, в результате она все больше оказывалась прижатой к полу и наискось к Вильяму. Каждый ее сустав кричал от боли, но она отказывалась слушать.

И в конце концов дотянулась до замка.

Вне всякого сомнения.

Нащупала тонкую пружину с пластмассой с одной и с другой стороны и железную деталь там внутри, пожалуй, штырь или удерживавший его фиксатор, или просто так все рисовало ей ее воображение, когда она пыталась вспомнить, как выглядит такое устройство, и мозг старался воспроизвести то, что чувствовали пальцы.

В любом случае это не играло никакой роли.

Все ограничилось ощущениями.

Ничего реального Жанин не могла сделать.

– Не получается, – сказала она.

– Попытайся, – попросил он.

И Жанин покачала головой. Адреналин бурлил в ее крови от боли и из-за паники, сейчас оставившей ее, и компенсировал недостаток силы, и она крикнула ему, не от злости, а с целью избежать дискуссии там, где нечего было дискутировать:

– Очень узкая щель. Мне не пролезть в нее. Нам необходим план Б.

А он ничего не ответил.

Ведь плана Б не существовало.

– Не говори ничего, – продолжила она. – Я же не цирковая артистка.

И он понял, что она имела в виду.

Слышал, как она рычала от боли, когда изгибалась, не знал, как она лежала, но мог представить себе, какие муки пришлось вынести.

– О'кей, – сказал он, – можешь лечь вниз.

– А потом? – спросила она.

Тишина. Она по-прежнему оставалась в своем неестественном положении. Не хотела избавляться от него, знала, что не сможет загнать в него тело еще раз, и не хотела выпрямляться, по крайней мере, в знак того, что они сдались навсегда.

– Я не знаю, – сказал Вильям.

Тишина.

Вертолет висел где-то снаружи.

Чего он ждет? Почему не положит конец их мучениям, чтобы им не пришлось больше лежать здесь?

Он не сказал этого.

Просто повторил еще раз:

– Я не знаю, Жанин.

В конце концов она убрала кончики пальцев от крышки.

Позволила телу свободно упасть на покрытый войлоком пол. Она вскрикнула от боли, когда суставы выпрямились, принимая естественное положение.