Читать книгу "Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук"

— У тебя дети есть? — спросил я Шитикова, когда тот вернулся. — Ты семью вообще посещаешь?

— Конечно. Я ведь здесь вольнонаемный. Или как это называется?

— Свифт, кажется, сказал: дети — причина, по которой небо еще не уничтожило землю. Легкий афоризм. Для бездетных. Что в детях от нас, помимо крови? Свой навигатор им не поставишь. Да и он ведь барахлит, падла. А эти хотят инкубаторских гениев выращивать.

— И с этим пока не все гладко. Оптимальный вариант — долго живущие гении. А часто гений, наоборот, как будто пожирает себя и сам ищет конца. Предполагают, что это недостаток собственной защиты мозга. Значит, с самого детства нужно научиться формировать и усиливать эту защиту.

— Умницы. Догадались все же. Защиту. Вот именно. И все равно — мозг да мозг. А как насчет гения и злодейства? Злодеи ведь тоже не от горя без ума возникли.

— Тебя действительно это интересует?

— Очень!

— Профессору почему-то именно это особенно близко. Кажется, у него были проблемы с сыном. Они расстались, не попрощавшись. А фишка вот в чем. Загадка памяти. Как формируется ее моральный, что ли, базис? Должно быть, заповеди детства превращаются в затверженную матрицу, и она уже не позволяет преступить. Тогда муки совести, раскаянье и прочее человеческое. Правда, раньше в этой матрице центральное место занимала небесная кара…

— Или просто смерть, как в «Косточке» Толстого. И вину чувствовал, и раскаиваться не хотел, и смерти боялся.

— Да. Но сейчас на этом можно только разве самых маленьких развести. Прежде это все активировалось в памяти, как они выражаются, через детекторы ошибок. А сейчас произошел сбой, и человек, не обремененный памятью, шагает к свободе духа и криминала. В общем, стимулировать эмоции, починить матрицу и ввести защиту, чтобы гиперактивация не превратилась в эпилептический разряд. При этом Антипов считает, что электромагнитные волны губят человека, а ребята из «третьего тысячелетия», напротив — потому что мозг и сам собой представляет что-то вроде радиолокатора.

Хотя Вася рассказывал мозговую теорию с подчеркнутым отстранением, в его словах прорывались собственные энтузиастические нотки. Я живо видел в нем себя, буквально еще вчерашнего. Стройно закрученная, лучше если безумная, теория зажигала меня не меньше чем реквием заката, «Я забудусь у камина» или, допустим, женское лицо.

Детей у Васи не было, это я теперь знал определенно. Да и пора мне было.

На прощанье Вася сунул мне два сложенных листочка:

— Возьми. Сканировал для тебя. Прочитаешь, если будет минута.

— Что это?

— Притча Антипова. Он у нас еще и писатель. Сдается, что не теория и не разглашение всех их бесит, а эта вот маленькая писуля. Мертвецы только и реагируют еще на личное ущипыванье.

Бланманже для Гулливера

С головой что-то произошло. Подобное тому, что происходит в компьютере при команде «Выключение»: экран потерял краски и готов уже был отойти. Но, вероятно, в аппарат была встроена защита, которой как раз не хватало гениям. Он вдруг вскрикнул: «Программа не отвечает!» и спросил с джентльменской предупредительностью, как суровый поклонник эвтаназии: «Завершить сейчас?»

Такие моменты у меня, вообще говоря, бывали. Это я сейчас ясно вспомнил. Выпал, потерял смысл, но не отключился. Ни на что они не годились и ничего не давали, потому и стирались из памяти. Их надо было быстрее проехать, вот и всё.

Вспомнил себя маленьким, в те невообразимые времена, когда картошка в магазинах катилась по лоткам. Я был послан по-взрослому за двумя килограммами картошки. Две тетки передо мной о чем-то тихо разговаривали. Одна дородная, пальто на ней напоминало чехол от дорогой мебели, а левый глаз косил в сторону от меня, другая, как положено в парах, сухонькая, с моргающим лицом. И вот сухонькая нагнулась с авоськой, картошка летела, не разбирая пути, в сетку и мимо, как во время аварии. Дородная, стоявшая над ней, припадочно закричала вокальным басом:

— Так он, наверное, алкоголик был? От цирроза и умер.

Та, которая с моргающим лицом, собирая просыпавшуюся картошку и глядя на собеседницу снизу, ответила:

— Нет. Добрый был человек.

Всю обратную дорогу я думал о неизвестном мне покойнике и не мог себе его вообразить. Цирроза у него быть не могло, потому что человек он был добрый. Но он все же умер. И это вызывало недоумение, потому что добрые, видимо, не умирают. То есть совершилась несправедливость, никакого повода для которой человек не давал, поскольку цирроза не было. Вот если бы был цирроз, как настаивала любящая порядок тетка, то все понятно и вопросов нет. Но ты утверждаешь, как бы говорила она, что цирроза не было и человек он был добрый, а все же умер, как все. При этом без известной причины. Не нравятся нам эти загадки и неопределенности.

Тетка была явно недовольна.

Чувство то ли жалости, то ли досады не покидало и меня. Мне не хватало голоса интересующего обеих теток покойника. Ему не дано было голоса, и уже по одному этому он как будто оставался в виноватых. Его заинтересованно судили в его отсутствие, это было таким развлечением, игрой, требующей серьезных лиц и суждений.

Победит дородная, в этом у меня сомнений не было. Потом они разойдутся и не увидятся, быть может, никогда. И уже другие, также в очереди за картошкой выставят их на суд, когда кто-нибудь из них умрет без причины.

Из таких аттракционов, быть может, и состоит жизнь, героем одного из них когда-нибудь стану я сам…

Что-то во всем этом было вызывающе бессмысленное, похожее на вращающуюся в пустом парке карусель. Зачем она гонит по кругу своих лошадок без маленьких, веселых, обмирающих седоков? А музыканты в репродукторе? Чему они так ошалело рады? Разве не знают, что наступила осень и все дети лежат с ангиной?

Лера, бедная африканская птичка. Мечется по клетке и ничего не может понять. Где дети? Что-то случилось. Но что? Ей, как всегда, не изволят сообщить. Басят по-взрослому и ведут себя покровительственно, точно заговорщики.

Да еще свекровь… Каждую минуту жалуется, поскрипывает, как кресло. Хоть не заходи к ней. Иногда прямо рычит. Чем ближе к смерти, тем требовательней. А главное — пахнет. Промывает ее каждый день марганцовкой, присыпает пролежни, зеленкой изукрашивает, а она все равно пахнет. И муж исчез. Если рассудить: как всегда в самую трудную минуту. С жизнью пусть другие разбираются, а он пока не разобрался с собой.

Я представил жену, маленькую, смугло-загорелую. Лицо ее смуглело от первого северного солнца. Точь-в-точь черноморская рыбачка. Волосы надо лбом выгорали в желтый. Многим казалось, что от неудачной краски. Глаза бирюзовые, веселые, бессмысленные, как в песне «Солнечный круг».

Не могли ребята оставить мать без связи, вдруг понял я. Дело серьезное, как раз время, чтобы проявить взрослую сострадательность.

Надо думать. Зачем-то же должны пригодиться детективы, которыми перекормили страну.