Читать книгу "Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд"

Зрители того времени не вынесли бы трагедии и ужасов шекспировского оригинала. Уж если версия Тейта с Гарриком в главной роли вызывала бурные рыдания, то что бы было, умри Лир в конце спектакля? Ослепление графа Глостера осмотрительно происходило за сценой. Даже суровый издатель Шекспира Сэмюэл Джонсон не мог заставить себя перечитать последние сцены трагедии, пока долг службы не вынудил его сделать это. Казалось, он и его современники боялись сумасшествия и вообще каких-либо глубоких, сильных переживаний. Во многих отношениях тот период нельзя назвать эпохой надежности и порядка. Людям требовались успокоение и утешение.

Гаррик исполнял роль безумного короля на протяжении всей своей актерской карьеры. Он сокращал и менял тексты для различных спектаклей, порой вновь возвращаясь к тексту Шекспира. Люди часами стояли в очередях за билетами в театры, где он играл. Когда в 1774 году он вновь выступил в своей знаменитой роли, писательница Ханна Мор сказала: «Я думала, что задохнусь от горя: это была не та наигранная печаль, которую зритель может почувствовать в хорошо сыгранном спектакле; это было глубокое, сильное горе, какое бывает от настоящей беды». Последний спектакль «Король Лир» с Дэвидом Гарриком состоялся в июне 1776 года, спустя тридцать четыре года после его первого выступления в театре в Уайтчепеле и за месяц до его ухода со сцены. Он отправился в прощальное турне, во время которого сумел довести эмоции зрителя до наивысшей точки. Сэр Джошуа Рейнольдс пребывал в прострации три дня после спектакля. Готовясь к своему последнему театральному сезону, Гаррик создал новые декорации и великолепные исторические костюмы. Все сошлись во мнении, что овации после спектакля «невозможно описать словами». Выходил ли Гаррик на сцену или уходил с нее, зал неизменно взрывался бурей аплодисментов.

Эмоциональным пиком пьесы была «сцена сумасшествия», когда старый король в исступлении безумствует на болоте. Друг актера, художник и натурфилософ Бенджамин Уилсон, написал эту сцену в 1762 году, словно в попытке понять магическую или сакральную природу сущего. На полотне Гаррик изображен в полный рост в блузе, панталонах и пурпурной мантии, отороченной горностаем. Несмотря на тусклые краски, это был поистине королевский наряд. Король Лир поднимает правую руку в направлении грозового неба, из которого на него льется свет. Этот жест вошел в репертуар театральных образов; его неоднократно воспроизводили на гравюрах и на фарфоре. Он стал символом безумия, и впоследствии его не раз повторяли в различных произведениях.

Шестнадцать лет спустя более опытный художник исторического жанра Бенджамин Уэст написал ту же сцену, придав ей черты готического кошмара в стиле Генриха Фюсли[221] или Уильяма Блейка. Во многих отношениях его видение короля Лира близко видению Уилсона, однако драматические фигуры и средства выразительности свидетельствуют о колоссальных изменениях в эмоциональной сфере: мир неоклассической сдержанности ушел в прошлое, теперь в искусстве правило неистовство романтизма. В работе Уилсона Лир – типичный герой XVIII века, подверженный сентиментальным настроениям; в трактовке Уэста король вне себя от горя. Он указывает на грозовое небо, словно прося оставить ему там место, при этом лицо его выражает не только страх, но и мольбу. Полотно было размером примерно 12 на 9 футов (3,66 на 2,74 м) и словно довлело над зрителем. Картина вошла в коллекцию Шекспировской галереи, основанной весной 1789 года олдерменом Джоном Бойделлом на улице Пэлл-Мэлл в знак уважения к великому национальному гению и в ответ на новую моду на возвышенную патетику. Пробуждавшиеся чувства вполне естественно перекликались с сильнейшим воодушевлением, с которым несколько десятилетий назад проповедники методистских церквей обращались к своей пастве. Про самого Гаррика говорили, что он создал «новую религию». Эпоха здравого смысла и сатиры одновременно была эпохой экзальтированного восторга.

Нельзя не заметить странное совпадение: в 1788 году, когда Уэст написал эту картину, настоящий король сошел с ума. Георг III вдруг начал быстро и бессвязно говорить, то и дело впадая в беспамятство. К этому времени Бенджамин Уэст уже хорошо знал короля. В 1772 году Георг III назначил его придворным художником исторического жанра, и тот написал два портрета своего высокопоставленного покровителя. Он наблюдал за королем в течение нескольких лет, поэтому нетрудно поверить, что какие-то черты Георга проявились в исступленной фигуре короля Лира. Осенью 1788 года Уэст представил монарху новый набросок Виндзорского замка, на котором по какой-то причине автор изобразил льва. Король настоял на том, что зверь скорее напоминал собаку, и тотчас нацарапал что-то на изображении, а затем нарисовал собственный рисунок. Все это он делал чрезвычайно энергично, при этом беспрерывно и возбужденно бормоча. Дела шли не лучшим образом.

Вся эпоха была словно охвачена безумием. «Английская болезнь» – так стали называть сумасшествие, которое шло об руку с другим душевным расстройством – меланхолией. Причины болезни усматривали в природной чувствительности и богатой фантазии англичан, которые были обречены жить на острове с духами и привидениями. Про самого Гаррика говорили, что он нарочно наведывался в психиатрическую больницу Бедлам, чтобы изучать речь и поведение душевнобольных. Он хотел привнести каплю естественности в искусство того времени. Один критик, посмотрев спектакль с его участием, отметил: «Поскольку сумасшествие определяется как здравое суждение, основанное на ложных принципах, в действиях и словах сумасшедшего есть некая последовательность». Гаррику вполне удалось передать это. По воспоминаниям одного современника: «Гаррик мог в совершенстве передать мгновенное переключение от одного сильнейшего чувства, обуревающего человека, к другому: так, он в мгновение переходил от безудержной ярости к невозмутимому спокойствию». Внимательно изучив полотно Уэста, критик Джордж Камберленд предположил, что «безумие короля вызвано скорее нежными чувствами, нежели безудержными страстями; или же это возвышенные чувства, пронизанные безудержностью безумия».

Начались споры об истоках сумасшествия Лира. Было ли оно вызвано шоком от потери власти? Или виной всему гнев на неблагодарных дочерей? Высшие сословия XVIII века были большими поклонниками безумия.

По словам Генриха Фюсли, один врач, посетивший Бедлам, рассказывал, что большая часть его обитателей – женщины, пережившие несчастную любовь, а вторая по численности группа – «кучеры и извозчики», которые в силу постоянной тряски во время езды повредили эпифиз мозга. Однако Гаррик не только посещал Бедлам. Объект изучения нашелся недалеко от его дома. Один джентльмен, друг актера, жил на Леман-стрит, в районе Гудманс-Филдс. Как-то, играя у открытого окна со своей двухлетней дочерью, он нечаянно выронил ее на мощеную мостовую. Девочка тотчас умерла. Мужчина лишился рассудка. Он «так и стоял у окна, крича от мучительной боли утраты». Всю оставшуюся жизнь он подходил к этому злосчастному окну и играл с невидимой девочкой, ронял ее, и вновь раздавался «пронзительный крик горестных страданий». Затем он впадал в молчаливую меланхолию и медленно оглядывал место рокового события, «остановившимся взглядом вперяясь в предметы, иногда он медленно оглядывался вокруг себя, словно ища сочувствия». Гаррик говорил, что именно у него он «научился изображать безумие». По словам одного из зрителей, актер «не совершал резких движений, у него не было бурной жестикуляции; его движения были медлительными и плавными; вся его наружность выражала страдание; он неторопливо поворачивал голову; взгляд его был устремлен в одну точку, а если он переводил внимание на кого-то подле себя, то делал паузу и начинал неотрывно смотреть на этого человека спустя какое-то время…».