Читать книгу "Брызги шампанского - Виктор Пронин"

А ведь Мандрыка бегал! – мелькнула у Выговского вдруг мысль короткая, ясная и законченная. Да-да-да! Они были вместе не то на Кипре, не то на Крите, и Мандрыка по утрам бегал. Невзирая на количество выпитого накануне шампанского.

Это надо помнить – Мандрыка бегал.

И скорее всего, бегает поныне.

Живя в таком месте, без забот и нервотрепки, будучи обеспеченным до конца жизни...

И не побежать?!

Если в ста метрах сосновый бор!

С дорожками, на которых лет пятнадцать назад видели последний несчастный окурок!

Дорожки не из бетонной тверди, не из канцерогенного асфальта, дорожки из чистого песка и ракушечника, который потрясающе поскрипывает под роскошными немецкими кроссовками, изготовленными из мягкой, прекрасно выделанной кожи...

А потом – душ.

Сильная струя в сверкающей кафелем ванне.

А потом громадное махровое полотенце!

А потом бокал настоящего шампанского! Как говорила Шарончиха с придыханием – «Дом Периньон»!

Все ясно – Мандрыка бегает.

И не медля больше ни секунды, Выговский включил мотор и покинул славный городок Гифорн, чтобы никому не мозолить глаза, чтобы никто не мог заподозрить его в намерениях преступных и злокозненных. Уже знакомой дорогой он вырвался на трассу и менее чем через час был в Ганновере. Но и здесь решил не мельтешить зря на перекрестках и в магазинах – сразу направился в гостиницу.

Выговский рано лег спать.

И рано встал.

А в половине седьмого утра уже был на улице Голдрегенвег. Он остановил «Мерседес» в самом конце улицы, погасил огни и приготовился ждать. До дома Мандрыки, если это был, конечно, дом Мандрыки, было метров двести, не больше. Но на обочинах стояло немало машин, и его серенький «Мерседес» в утреннем тумане, с затемненными стеклами ни у одного немца не должен вызвать никакого интереса. Плотный туман постепенно рассеивался, мимо него уже проскочили несколько машин. Сна не было, Выговский чувствовал себя бодро, свежо. Изредка взглядывал на часы – было уже около семи.

А ровно в семь из ворот мандрыковского дома выехала машина. Этого Выговский не ожидал, но, поколебавшись, решил последовать за ней и медленно двинулся с места. Цвета красной меди «Опель» неспешно проследовал до конца улицы и плавно повернул направо. Улицы Гифорна были еще пусты, и Выговский не опасался потерять «Опель» из виду. Проехав с полкилометра, «Опель» остановился, съехав на обочину.

Еще чуть помедлив, Выговский решил не останавливаться. Все с той же скоростью он двинулся дальше и уже проезжал мимо, когда передняя дверь со стороны водителя открылась и из нее вышел...

Он сразу узнал – это был Мандрыка.

В спортивных шортах, белоснежных носках, кожаных кроссовках, в майке с собакой на груди. Выговский, проезжая мимо, даже успел сквозь затемненное стекло взглянуть Мандрыке в лицо. В нем появилось что-то непривычное, немецкое, что ли, а может, просто общеевропейское выражение лица – безмятежное, самодовольное, снисходительное. Мандрыка прижался к машине, пропуская «Мерседес» Выговского, потом, не торопясь, прошел в парк, под сосны, ступил потрясающими своими кроссовками на ракушечную дорожку.

Да, он бегал. Как и прежде.

Он собирался долго жить, может быть, вообще собирался начать новую жизнь в новой стране, с новыми людьми...

Кто знает, кто знает...

Но Мандрыка нарушил законы бытия, а такие долго не живут. Они вообще не должны жить.

Им нельзя.

Никому не позволено нарушать законы бытия.

Можно изменить в любви – здесь человек не властен над собой, любовь иногда уходит. И в таких случаях еще неизвестно, что подлее и тяжче – сохранить отношения или разорвать. Тут каждый решает за себя, и никто не вправе осудить человека.

Но есть дружба – а тут уж мы можем и должны отвечать за себя. Есть верность – мужская, товарищеская, просто человеческая. И что бы ни стояло на кону, какие бы деньги, какие бы женщины, какие бы страны ни мелькали в твоем воспаленном воображении, законы нарушать нельзя. Потому что в них заключены основы бытия.

Мандрыка их нарушил.

Он убил Здора и очень хотел убить меня...

Такие примерно мысли вертелись в голове у Выговского, когда он не торопясь возвращался в Ганновер. И дорога, и машина позволяли ему утроить скорость, но его устраивали шестьдесят километров в час.

Мимо него на бешеной скорости проносились машины – немцы уже проснулись и спешили зарабатывать деньги.

Хорошее занятие, одобрительно думал Выговский, но скорость не увеличивал.

Он свои деньги уже заработал.

Оставив машину на стоянке гостиницы, Выговский прошел в номер, принял душ, время от времени меняя температуру воды от обжигающе горячей до обжигающе холодной. Долго рассматривал в зеркало шрамы, оставшиеся после мандрыковского покушения. Они уже затянулись, потеряли красноту и болезненную выпуклость, скоро вообще от них останется почти невидимая поблеклость кожи и больше ничего, и больше ничего. Куда более долговечные шрамы останутся глубже, если уж выразиться красиво – в душе, в памяти.

Авось останутся, подвел итог своим печальным раздумьям Выговский. Авось не забудутся.

День тянулся долго и тягостно.

Выговский позавтракал в гостинице. Утренний шведский стол не отличался разнообразием – несколько сортов тонко нарезанной вареной колбасы, яйца, сок, кофе, какие-то джемы в маленьких, со столовую ложку, упаковках, что-то молочное. Но все было свежим, вполне съедобным, и Выговского такой завтрак вполне устраивал.

Потом он решился погулять по городу. Надел большие темные очки, клетчатую немецкую кепку, в местном универмаге купил полотняную куртку. Если он столкнется с Мандрыкой, тот вряд ли узнает его, даже если пройдет рядом. После ранения, после больницы изменилась и походка Выговского, он шел осторожнее, словно опасался, что, столкнувшись с кем-то, не удержится на ногах. Он даже купил себе трость и опирался на нее не только для виду, с тростью он чувствовал себя увереннее.

Обедал Выговский в каком-то ресторане – заказал все рыбное и овощное. Получилось неплохо, он даже решился выпить бутылку белого вина. Возможно, кто-то назвал бы его дорогим, но для Выговского цена не имела слишком большого значения. Тем более если речь шла всего-навсего о бутылке белого сухого вина. Даже если оно и называлось мозельским.

К вечеру он почувствовал, что в нем, где-то глубоко внутри, что-то все время жалобно повизгивает, поскуливает, как щенок, оказавшийся взаперти. Он остро поглядывал на немцев, пытаясь заранее определить их отношение к задуманному им, поглядывал на редких полицейских как на будущих противников. Нет, все было спокойно, никто не мог даже предположить, какое кошмарное событие потрясет их сонное существование завтра утром...