Читать книгу "Марфа-посадница - Дмитрий Балашов"

Пиша долго ударяла кресалом, высекая искру. Наконец, трут затлел, выпустив маленькое душное облачко. Вспыхнула навощенная лучинка, загорелась свеча в свечнике. Пиша хотела зажечь и все свечи, но Марфа остановила ее движением руки, сказала, вставая:

- Оболочитьце подай!

Единственная свечка, оплывая, трепетала в серебряном свечнике. Длинные тени дрожали по стенам. Марфа Ивановна поспешно одевалась, туго заматывала черный плат. Пише коротко бросила:

- Пойдешь со мной! Боле никого не зови!

Олимпиада Тимофеевна поняла, ахнула, да и прикрыла рот. Кинулась собирать лопотинку.

Вскоре две женщины, одетые в черное, вышли калиткою со двора. Снег валил вовсю, заметая следы. Близ усадьбы Короба, на улице, московские ратники ежились в стороже. Освещенные окна терема бросали желтые пучки света в снежную заверть.

«Верно, уже за столами сидят!» - подумала Марфа.

Псы, принюхиваясь, вертелись под ногами. Оттесняемая ратниками, грудилась у ворот толпа нищих, богомолок, просто зевак, переминавшихся с ноги на ногу, - хоть глазом глянуть на великого князя.

Молча расталкивая толпу, Марфа пробиралась вперед. На нее недоуменно оглядывались, нехотя сторонясь. Набожно перекрестясь, когда миновали, наконец, рваную братию, Марфа, глядя строго перед собой, прошла мимо сторожевого. Ратник, сам не понимая почему, уступил дорогу. Соображая, окликнуть ли али нет, решил - свои! Завернулся плотнее в шубу. Мерзни тут! Филимон, пес, вынес бы хоть горячего! Дали давеча по куску пирога сухомяткой, а кажну ночь в сторожах! У Русалки небось вон - ратные все ополонились, ходят вполпьяна. В Новом Городе не набраться, дак где ж ищо?! Бабы-то никак в терем? Монашки то ли челядь - тут их не поймешь!

Обе женщины меж тем пролезли в калитку, засыпанную снегом. Марфа хорошо знала усадьбу Короба и помнила про дворовый ход. Тут тоже торчал ратник, и переминались у крыльца какие-то неясные замотанные побродяжки - странницы или нищенки. Ратник был, к счастью, свой, Коробов.

- Куды лезешь! - окликнул он Борецкую. - Не велено пускать!

- Меня велено, - негромко сказала Марфа.

- Чего?! - начал холоп и вдруг отшатнулся: - Христос… боярыня!

- Молчи, дурак, - оборвала его Марфа. - Пиша! - Холопу же приказала, как своему: - Стой тута, назад пойдем - выпустишь.

Тот, невесть что вообразив, только затрясся в ответ, прикрывая глаза от ужаса.

Марфа меж тем, плотнее замотав лицо, протиснулась по лестнице, где также было полно слуг. В сенях на нее налетел дворский Якова, Онтипа. Мало не сгреб за шиворот. Нахальный холуй был навеселе, но Борецкая открыла лицо, и тот, внимательно вглядевшись, побледнел и откачнулся к стене. Марфа молча миновала Онтипу. Пише, вполоборота, бросила:

- Жди! - и открыла дверь в господскую половину. Здесь было светло, сновали слуги с блюдами.

- Нельзя! - выкрикнул подскочивший к ней стольник.

- Якова Александровича покличь! - негромко, но властно приказала она. Яков вывернулся откуда-то сбоку. Увидев Марфу, попятился.

- Что трусишь, не укушу чать! Поглядеть пришла на ворога своего. Не боись, меня не узнат!

На Якова жалко было смотреть. Взмок, по лбу лился пот, Марфа пошла передом, протискиваясь в толпу разряженных гостей. «По-московски принимают, - усмехнулась она про себя, - за столами - одни мужики!»

Хозяйка потчевала. Несколько жонок стояли в толпе. Звучала музыка. Капа выбежала, пробираясь к ней с расширенными глазами.

- Марфа Ивановна!

- Ничо, погляжу и уйду, - сказала ей Марфа.

От музыки, застольного говора, звона и звяка посуды, шевеленья гостей и беготни слуг стоял гул, в котором без остатка тонула тихая речь женщин: истерический шепот Капы и спокойные, чуть насмешливые ответы Борецкой.

- И так жисть мою поломали! - с ненавистью и мольбой говорила Капитолина. - Матушка, прости, только выйди отсель!

- Погоди, не егози, - отвечала Борецкая, не глядя на невестку. - Который-то? Тот, брови сросши у его! А етот не Данило Холмский? А, Федор Давыдович! Тоже из тех…

Великий князь Московский оглянулся. В толпе - уже привычно для Ивана - все опускали глаза под его взором. И тут он увидел одну пару неопущенных глаз. Сверкнул очами. Еще не зная, почувствовал - она!

Марфа прищурилась, пожала плечами: «Що говорят, у его взгляда никоторая жонка вынести не может? Мужик видный, а ище и полуцше есть!» Сама бы не призналась себе, что Московский князь ей понравился.

Иван первый отвел глаза. Хотел спросить кого ни то, но спрашивать было не время, и он лишь чуть заметно нахмурился. Погодя, поглядел вновь в тот же угол и уже не увидел никого, решил - почудилось.

- Ну, спасибо, доченька, - сказала Марфа, выбираясь из толпы, - все я посмотрела, все я видела! За столы не прошусь, судьбы твоей поперек не лягу, налажай жисть свою, как тебе любо!

В гомоне и шуме празднества мало кто еще обратил внимание на одетую во все черное, замотанную платом до глаз не то монахиню, не то, как решили некоторые, бедную родственницу Коробову. Только Яков, выглядывая поверх голов и увидев усмяглое, как после обморока, лицо дочери, понял - ушла!

В черных сенях Марфу нагнал ключник, с запозданием опомнившимся Коробом: хозяин, мол, просит извинить и выкушать! С поклоном он подал чашу душистого горячего белого меду. Марфа усмехнулась, сказала:

- Прими, Пиша! - Спустясь по лестнице и завернув за угол, где потаптывался давишний московский ратник, примолвила: - Дай, вот, служивому, намерз, поди!

Ратник опорожнил посудину единым духом. Оглянулся - отдать чашу (словно серебряная!), женщины уходили, не оборачиваясь. Дернулся было следом, остоялся, оглянулся и сунул чашу под тулуп. Вот повезло, так повезло! На всякий случай он подобрался, подтянул кушак и принял неприступный вид. Серебряная чаша приятно давила под ребро.

Марфа воротилась домой усталая, как после тяжелой работы. В терему Борецкой показалось холодно, ее лихорадило. Свой дом уже не грел. Московский ветер проник и сюда и уносил вековое нажитое тепло.

- Вели затопить! - сказала она устало.

Слуга внес дрова, наложил печь, запалил, подул, чтобы разгорелось. Поглядев на боярыню вопросительно - она согласно прикрыла глаза, - поставил кресло прямь огня, вышел, бережно притворив дверь.

Пиша принесла кувшин со сбитнем, сахар и пряники. Кивком головы Марфа поблагодарила ее и отпустила, желая остаться одна:

- Поди, Пиша!

Устроившись в кресле и поставя ноги на скамеечку, ближе к устью печи, Марфа сидела, кутая плечи в свой старый, уже не по раз штопанный индийский плат, и глядела в огонь. Много можно высмотреть вот так, глядючи, как обегает поленья светлое пламя, как вьются, лижут темнеющее дерево длинные желтые языки, как легкие частицы пламени отрываются, уносясь и исчезая, как чернеют, лопаются и расцветают красным смолистые поленья, словно далекие солнечные страны возникают и рушатся в золотой пыли, диковинные города земли восточной, неведомой, невиданной сказочной Индии, где Строфилат-птица раз в тыщу лет сгорает и возрождается в огне, и лалы растут на деревьях, где живет Индрик-зверь, и счастливые люди, не имеющие одежды, ни богатств - наго мудрецы. Угли, догорая, рдеют, темнея и окутываясь пеплом, пламя слабеет, мельтешат мелкие синие языки, как суетливое лицо Якова, давеча…