Читать книгу "КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов"

Переводя все это на рельсы нашей тематики, следует признать роль ИНИОНа как технологии по скрытому информированию представителей научной интеллигенции, если у них возникала такая потребность, о тех направлениях науки Запада, которые на тот момент были закрытыми для всех остальных граждан.

ИНИОН стал отражать ту науку, которая не несла в себе в качестве базы советскую модель пропаганды: «После смерти Сталина в „верхах”, да и то не сразу, пришли к пониманию, что наша общественная наука отстает и не удовлетворяет даже запросам власти. К этому времени далеко превзошли довоенный уровень развития промышленности и стали развивать новые отрасли, открыли крупные месторождения нефти и газа и быстро наращивали их добычу. Начали стремительно развиваться экономические связи с развивающимися странами Азии, Африки и Латинской Америки. Кроме того, после Карибского кризиса, когда между СССР и США чуть не началась ядерная война, появилось понимание того, что при наличии у двух „сверхдержав” ядерного оружия обе они заинтересованы в стабильности […] Для налаживания международных связей правительству понадобились квалифицированные эксперты, способные анализировать, что реально происходит в мировой экономике и политике, особенно в развитых странах Запада. Так сама жизнь привела к тому, что в 1960-1970-е годы государство стало поощрять развитие общественных наук. В рамках Академии наук было создано несколько институтов — ИМЭМО, Институт США и Канады и ряд других, в том числе ИНИОН. Он был создан не на пустом месте. В состав Российской академии наук еще в дореволюционные времена входила Научная библиотека по общественным наукам. После революции ее переименовали сначала в Коммунистическую библиотеку, потом — в Фундаментальную библиотеку общественных наук АН СССР. Уникальная библиотека с ценнейшим фондом рукописей, книг, журналов и т. д., не только отечественных, но и зарубежных, охватывавших весь спектр общественных дисциплин. Поэтому было решено создать ИНИОН на базе Фундаментальной библиотеки общественных наук. Там были блестящие библиографы, которые с 1920-х классифицировали предметные и авторские каталоги. Но создать институт только на базе библиотеки было нельзя. Квалификации библиографов было недостаточно, чтобы получать реферативную и аналитическую информацию на базе научной зарубежной литературы. Надо было приглашать в новый институт ученых, исследователей. Только тот, кто постоянно занимается наукой, в состоянии отобрать из всей зарубежной литературы то, что заслуживает реферирования или подготовки аналитических обзоров. Так возникла идея многофункционального научного учреждения, которого у нас до этого не было. Не было и за рубежом. ИНИОН должен был объединить функции библиотеки, научно-информационного центра и научно-исследовательского института, в котором работают ученые, владеющие иностранными языками и являющиеся экспертами в разных областях общественных наук. Первый директор — Лев Петрович Делюсин — проработал в ИНИОН недолго, он имел репутацию либерала, а в отделе науки ЦК КПСС было весьма консервативное начальство» [24].

Полную характеристику Делюсина дает его собственный ответ по поводу его взаимоотношений с Ю. Любимовым: «Был такой случай, когда Любимов жил уже на Западе, лишенный гражданства. И у него произошла встреча с Губенко, когда тот приезжал в Мадрид. Губенко просил Любимова вернуться в СССР. И тогда была такая проблема. Центральный Комитет был за то, чтобы разрешить ему приехать. Хотя бы дней на десять. С Александром Яковлевым, руководившим тогда уже отделом пропаганды ЦК, был об этом договор. Но Яковлев тоже говорил, что все зависит от того, как к этому отнесется КГБ. Я отправился к Бобкову. Тот меня спрашивает: „Как Любимов относится к Андропову?” Я говорю: „Положительно. Считает Юрия Владимировича хорошим человеком”. И КГБ не стало возражать против приезда Любимова на десять дней. И он приехал. Жил все это время у меня, уже здесь, в этой квартире на Красной Пресне. Мне тогда даже пришлось взять отпуск на работе, тоже на десять дней» [25]. Тут интересен исходный вопрос Бобкова — «Как Любимов относится к Андропову?», ответ на него решил проблему, то есть не антисоветская составляющая была важна, а нужность руководству.

Более широкий контекст этого вопроса виден в таком ответе Любимова на вопрос журналиста, не потому ли власти поддерживали, чтобы сложилось представление о лояльности советских правителей к инакомыслию: «Мне кажется, все проще. Им понравилось то, что они видели на сцене, и они стали амортизировать гнев высокого начальства. Хотя некоторые сдуру и думали, что я с Лубянки и она мне покровительствует. Например, известный философ Зиновьев называл Таганку „королевским театром на заебанке”. Мы встретились с ним както во время моих гастролей в Германии. И на мой вопрос, откуда у него такая информация, он ничего не смог ответить» [26].

Ю. Пивоваров, который возглавлял ИНИОН во время случившегося пожара, также имеет нестандартную биографию: «…Первую свою работу я написал в 22 года: „Философия истории Чаадаева”. Конечно, это работа не научная, это ерунда, но это — первое прикосновение к тому, чем я занимаюсь. И параллельно, что было для меня тоже очень важно — я уже в 18–19 был абсолютным антисоветчиком, антикоммунистом, хотя лет до 18 я еще Ленина любил, меня так бабушка воспитала. Мы в МГИМО создавали подпольные кружки, готовили убийство Брежнева, но не я должен был убивать… Мы думали, — как те террористы, которые в царя стреляли, — что это будет хорошо, в общем, у нас один парень даже учился стрелять. Глупость, конечно, ничего этого мы не сделали. Единственное, что мы совершили — однажды захватили радиостанцию МГИМО, это было на втором курсе, и я обратился к студентам и преподавателям с бурной речью. Нас не выгнали, как ни странно, оставили. А потом, на пятом курсе, меня впервые арестовали. В 1972 году меня арестовали с чемоданом самиздата на Ярославском вокзале. Меня вызывали на допросы в КГБ, я думал, что посадят, но не только дали окончить институт, но и брали на дипломатическую работу. Это означает, что одно ведомство не знало, что делает другое, потому что, если бы это все работало, меня должны были просто посадить. Вот так, с 1972 года по 1988 меня постоянно пасло КГБ. Когда закончил аспирантуру, меня не оставили работать в ИМЭМО — выгнали. Примаков выгнал за связь с диссидентами, и я год был безработным. Приходила милиция, постоянно вызывали в КГБ, но я никогда не сидел…» ([27], см. также [28]).

В этой же статье цитируется О. Зиновьева, вдова известного философа, сказавшая по поводу пожара такое: «Я уверена, что там хранились такие документы, что для тех, кто выступает гневным защитником либерального проекта в нашей стране они там в самом неприглядном виде. Когда Хрущев пришел, то он уничтожал, КГБ уничтожало в начале 90-х эти документы».

То есть в ИНИОН существовали и неизвестные нам информационные материалы, которые кому-то было интересно уничтожить.

Советского человека часто пытались учить, развлекать и подобное суррогатами науки и культуры, поскольку они были идеологически правильными. Идеология перевешивала и науку, и культуру. Если в естественных науках это сделать трудно, тем более власть их любила за их роль в оборонной цели, то в гуманитарной науке играла роль не наука, а идеология. И это оказалось существенной ошибкой советской власти, поскольку погибла она не от ракетного удара, а внутри разума своих граждан, которые от нее отвернулись.