Читать книгу "Всеобщая история любви - Диана Акерман"

Может быть, Кэрол с удовольствием углубится в первозданный лес своих переживаний и психологических переносов. Но сможет ли она выбраться оттуда невредимой? Это и нелегко, и чревато опасностями, но, вообще-то, легче оседлать дракона, чем с него потом слезть. Мысль о драконе приходит на ум естественно, потому что любовь как перенос – по своей сути и во многих отношениях средневековая. Это любовь, которую только усиливают препятствия, запреты и непреодолимые трудности; такой была и куртуазная любовь. Но именно это делает ее еще более восхитительной. Психотерапевт подобен рыцарю, который должен доказать свою преданность тем, что не ляжет в постель со своей дамой. Или, если это произойдет, не притронется к ней. В конце концов, в этом и состояло истинное испытание самообладания рыцаря: пробравшись в спальню дамы и ложась на постель рядом с ней, он не смел дотронуться до нее даже пальцем, хотя ее обнаженное тело распаляло все его естественные мужские желания. В психотерапии пациент ложится – буквально или фигурально, – и он даже более обнажен, чем просто голый человек, а его распахнутая душа открывает больше, чем может открыть простая нагота. Психотерапевт доказывает свою преданность тем, что не позволяет себе сексуальных реакций. Его задача – вернуть то, что было потеряно или похищено из замка самоуважения его пациентки. Это трудная задача, которую они оба интерпретируют как путешествие, чреватое препятствиями, опасностями и сражениями. Им предстоит схватка с драконами. Им придется выдержать ураганы. Кругом враги. А внутри – чудовища.

О любви к братьям нашим меньшим

Субботнее утро. Середина лета. Недалеко от озера, на фермерском рынке, молодая женщина выгуливает на поводке своего хорька. Многие останавливаются, чтобы расспросить ее о зверьке. Они гладят его густой мех, отпускают шуточки по поводу его едкого запаха, заглядывают в его маленькие черные глазки, поблескивающие, как горячая лакрица. Через некоторое время приходит мужчина с двумя ирландскими волкодавами. Они хорошо выдрессированы, и хозяин крепко держит их за поводки. Каждая собака – высотой метр с лишним. Размером почти с шетлендского пони, она съедает по четыре с половиной килограмма корма в день, и можно не сомневаться, что лужайки позади домов, в которых живут такие собаки, завалены их фекалиями. Оба владельца так и сияют от счастья, гордясь своими питомцами. Какое особое удовольствие в том, чтобы идти в сопровождении животного? Или, чувствуя себя в безопасности рядом с диким зверем, человек как бы совершает контролируемое беззаконие? Мы восхищаемся и находим утешение, но помним ли мы о том, что нас объединяет с другими существами, а что разделяет?

Мы живем в панике, обеспокоенные нашим происхождением, мы боимся нашей животной природы, как будто она не наше свойство, а некий хищник, который может похитить нашу человечность, стоит только выключить свет. Мы сами себя терзаем. Цивилизация сделала нас шизофрениками, и мы живем двойной жизнью – животной и неживотной, – и каждая из них боится, что может погибнуть от рук другой. Мы так отчаянно и неистово хотим отделить себя от остальных представителей животного мира, что, прочитав эти слова, многие содрогнутся от одной только мысли, что их считают животными. Сама мысль об этом невыносима. Она подразумевает, что человеческая жизнь иррациональна, дика, стихийна. Мы изо всех сил стараемся доказать самим себе, что мы не «просто» животные, что в зеркале ванной не таится какая-нибудь гиена, что мы не вернемся к звериному состоянию. Мы представляем такое состояние в виде арены, заполненной кровожадными хищниками и теми, на кого они охотятся, – и на этой арене никто никогда не оказывается силен настолько, чтобы одолеть того, кто больше и сильнее, кто притаился за углом. «Воспитывайте детей так, чтобы они стали извергами, учите их быть хитрыми и жестокими», – таким может быть в этом мире наказ для матери. Представляя себе подобный сценарий, где-то в глубине сознания я вижу смутные образы людей, похожих на одичавших собак, но больше всего меня удивляет то, что они ходят в темноте. Ночной мир, в котором наше сознание дает сбой, а от разума мало толку, нас пугает. А другие создания – летучие мыши, кошки, змеи, крысы, насекомые, львы – в этом мире отлично ориентируются. Чтобы ад казался еще отвратительней, богословы изображали его в виде темного мира, освещаемого лишь дрожащими отблесками пламени. Но на самом деле чересчур ясный мир принудительного порядка, без конца повторяющихся форм и удушающей чистоты был бы таким же противным.

Мы видим его пасущимся на лугу: животное – как некий утраченный вариант тех существ, какими мы были или есть сейчас. Мы не знаем нашего будущего. Такие животные, как альбатросы или дельфины, всегда казались нам предвестниками, исполненными пророческой магии. Казалось, что они способны дать нам то дружеское тепло, о котором мы мечтаем, но почему-то не можем дать его друг другу, как противоядие нашему ужасному одиночеству в наших алебастровых городах. Нам хотелось бы, чтобы животные связывали нас с нашим первобытным прошлым. Мы смотрим на них и знаем, что они обитают где-то посреди между нашим миром и тем, из которого мы пришли. Мы заполнили наши мифы и наши дома образами и изображениями животных, сопровождающих нас на протяжении всей жизни; первые игрушки, которые мы даем нашим детям еще в колыбели, имеют вид животных. В волшебных сказках женщины иногда выходят за них замуж. Китайцы пользовались ими как знаками зодиака, чтобы вести подсчет времени. Мы понимаем, как соответствуют животные устройству мира природы. Что же касается нас, то мы не настолько уверены, кто мы такие и откуда пришли, и еще меньше понимаем, какими мы хотим стать.

Когда мы удерживаем взгляд дикого животного, оно думает, что мы хотим так или иначе сбить его с толку, чтобы или уничтожить его, или с ним пообщаться. И неудивительно, что оно может или напасть на нас, или броситься наутек. Чтобы подкрасться к пасущемуся оленю, лучше всего не встречаться с ним взглядом, но делать вид, что ты лениво прогуливаешься в лучах мягкого утреннего солнца, в то же время незаметно подходя к нему все ближе и ближе. Если вы будете удерживать взгляд зверя слишком долго, он подумает, что вы чего-то от него ждете. Ему станет не по себе, он будет беспокойно стрелять глазами, а потом убежит. Мы привыкли заводить, для компании, кошек и собак – теплокровных, привязчивых существ, готовых встречаться с человеком глазами. Они помогают нам преодолевать ту нейтральную территорию, которая лежит между нами и природой, между обезьяноподобным состоянием и цивилизацией. И мы, разумеется, до сих пор обезьяны. И природа все еще остается дикой. Мы пытаемся одолеть ее с помощью объектива телекамеры или интеллекта, но, чем глубже мы проникаем в ее владения, тем больше убеждаемся, насколько они обширны. Мы мечтаем слиться с природой, но одновременно стараемся удерживать ее на расстоянии вытянутой руки.

Неизбежность вторжения природы вызывает у нас тревогу. Нас пугают и сорняки на газоне, и бактерии повсюду. Мы пытаемся все это уничтожить и содержать дом в «здоровой» чистоте и опрятности. И одновременно с не меньшей одержимостью мы заполняем наши дома растениями в горшках – но моем полы жидкостями с запахом сосны. Что может быть противоречивей? Мы возводим стены, чтобы отгородиться от природных стихий, и оснащаем наши дома печами, светильниками и кондиционерами воздуха, так что нас вечно или что-то обдувает, или поджаривает. Чтобы обезопасить себя от диких животных, мы строим изгороди и ставим ловушки. Нас пугают даже сурки и еноты. Безвредный уж, оказавшийся в доме, вызывает панику. Нашествие муравьев или комаров заставляет нас развязать химическую войну. Но где-то в глубинах памяти хранится воспоминание о том, что когда-то мы жили среди животных. Мы были покрыты такой же шерстью, слышали такие же крики, так же неистовствовали. Их путь – это и наш путь. Мы берем себе в дом животных, но даже если сидящая на тахте кошка не выглядит и не пахнет в точности как львица, отдыхающая в норе после водопоя, все равно это близкие родственницы. Мы ограждаем себя от стихий, боремся с запахами – и точно так же укрощаем животных и делаем их аккуратненькими, надевая на них поводки или помещая их в зоопарки. Мы проецируем на них наши ценности, ставим перед ними тарелочки, чтобы они из них ели, надеваем на них свитера и ошейники, осыпанные искусственными бриллиантами, и хотим, чтобы они «хорошо себя вели».