Читать книгу "Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл"

Корвин с удовлетворением видел, что наконец-то разговор по-настоящему заинтересовал его «грешника».

— И какова цена такой удачи, брат Корвин? Ведь чем больше удача, тем выше цена, разве не так?.. — задумчиво проговорил Христофор.

— Да ты никак мула на ярмарке покупаешь! — засмеялся монах. Рот и голос смеялись, а мерцающие под нависающими надбровными дугами глазки оставались серьезными, беспокойными.

— Ты сказал, что поможешь мне… Как?

Тон монаха сразу стал по-деловому озабоченным:

— Помогу. Не сомневайся. Для начала — убеди капитана плыть на поиски западной земли, до самого края ваших карт. С этого и начнем. А потом — увидишь!

Вдруг большой рот монаха опять растянулся в шутовской, обезьяньей улыбке, и опять стал пронзительным, высоким голос:

— Скажи, савонец, что чувствуешь ты, когда тебя бьют? А уж били-то, надо полагать, предостаточно… Или вот, например, если тебя хлестнут плеткой, вот так, наотмашь?.. — Монах резко изобразил это костлявой рукой, занеся ее над Христофором так неожиданно, что он вздрогнул и отстранился.

Заиграли злые желваки, Христофор перехватил руку монаха, тонкую, как жердь. Монах не отнимал ее, несмотря на явную боль, и смотрел с притворным, издевательским ужасом.

— Ты — спас мне жизнь, Корвин, твое счастье. Но знай — когда какая-нибудь тварь, какого бы она ни была звания, заносит надо мной руку…

— Или сапог… или… плетку? — лукаво прищурился монах.

— …тогда я способен на что угодно.

Монах вдруг опять разразился надрывным, нехорошим грудным кашлем. Христофор выпустил его руку.

— Gloria, gloria! — просипел монах, прокашлявшись: — Хорошо сказано! «Способен на что угодно!» Очень хорошо сказано! А вот что вздрогнул, испугался — плохо. Сильна привычка. Все боишься. Знаешь, что ударят. П-о-с-м-е-ю-т. А если так думаешь, то посмеют непременно! Хотя — чему удивляться? Твоего Доменико-то благородные синьоры ведь хлестали плеткой как мула, да еще на глазах у всех.

Христофор сидел, опустив голову. Неужели в бреду он говорил и об этом? Не иначе, откуда же тогда знать монаху?

Совсем рассвело.

Помолчав, монах примирительно добавил, поднимаясь и зевая — ни дать ни взять усталая обезьянка-альбинос, обряженная для чьей-то жестокой потехи в монашескую рясу:

— То, что ты оказался в море, Кристофорус, это правильно. Вот только плаваешь не туда и делаешь не то.

И опять зашелся долгим приступом кашля.

На том и закончился этот странный, разбередивший Христофора разговор.

Однако весь остаток ночи, до самой своей полуденной вахты, он спал прекрасно, без всяких снов вообще и, проснувшись, с удовольствием поел вяленой свинины с размоченными в вине галетами.

Эльмина. Огонь

— И о чем ты только толкуешь с этим безумцем? Он же безумец, хоть и монах. Да простит меня всемогущий Христос и Пресвятая Дева! — сказал Ксенос. Вопрос Христофору он задал по-португальски, «Пресвятая Дева» сказал по-кастильски, а «Христос» произнес по-гречески. И перекрестился, привычно воздев глаза на просмоленный до черноты потолок капитанской каюты (он возлежал на толстом тюфяке поверх своего огромного резного сундука):

— Прежний корабельный духовник, брат Винсенте, был на человека похож, царствие ему небесное, а не на смерть ходячую, как безумец этот. — Капитанский язык ворочался медленно, как ржавая якорная цепь.

Море было спокойным. Они везли вино с Мадейры в Африку, в португальскую колонию в устье Золотой Реки, и капитан уже продегустировал часть груза.

— Почему ты называешь Корвина безумцем? По-твоему, каждый, кто не желает стать твоим собутыльником, — безумец? — спросил Христофор, не отрывая взгляда от карты.

Капитан передумал спать и сел на тюфяке, наблюдая, как Христофор привычно выверял курс и делал записи в корабельном журнале, облокотясь локтями на капитанскую столешницу и обмакивая в намертво прибитую к столу оловянную чернильницу щербатое перо, до того обтрепанное, словно гусем, из задницы которого его вырвали, когда-то пыталось поживиться несколько зубастых лис одновременно. Над столом с ломкими пергаментными портоланами мерно раскачивался, хрипло скрипя цепью, большой лантерн: в просмоленных «норах» корабля всегда было темно, как в гробу, и огонь над столом навигаторов никогда не гасили.

— Так что, этот помешанный, видать, еще не говорил тебе о своих островах и пророке Исайе? — хохотнул Ксенос. — Он мне этим все уши прожужжал — бросить все и плыть на запад от Азор к каким-то островам через океан. То умоляет, то грозит небесной карой и Концом света. Словно утопленник, шляется по кораблю в своем капюшоне, постится да толкует про светопреставление. Не нравится он мне. Да и кашель у него плохой, кровью харкает, перезаразит нас всех. Из единого сострадания к его жалкому виду и благочестию не гоню его.

— Он жизнь мне спас. Ты же знаешь.

— Да, спас, — вздохнул Ксенос. — Вот только откуда появился он в море ни с того ни с сего? Да и о карраке «Белая голубка» ни в одном порту никто не слышал. И про его обитель на Азорах надо бы порасспрашивать. Где, говоришь, она?..

Христофор и впрямь проводил все больше времени в разговорах с доминиканцем о землях на западе. Его поражала целеустремленность монаха: больной, одинокий, проницательный и одновременно полубезумный, скитается он вот так с корабля на корабль, старается убедить людей плыть на запад к новой земле, а люди не слушают и потешаются над ним.

Ветер посвежел. «Пенелопа» по-старушечьи охала и скрипела деревянными «костями», взбираясь на очередную волну, все сильнее раскачивался большой масляный фонарь, от него ароматно пахло теплым оливковым маслом — единственный приятно пахнущий предмет в капитанской каюте.

Христофор поднял голову от карты побережья Западной Африки и увидел, что Ксенос сидит на сундуке и смотрит на него мутным, жалким взглядом выброшенного за ворота состарившегося пса. Христофор словно впервые увидел поседевшие космы капитана, его огромные сизые мешки под глазами и совсем белую, неровно остриженную бороду, торчащую во все стороны, как белый морской еж, на совершенно красном лице, и подумал: как сильно сдал Ксенос за последний год.

— Ксенос, так ты не веришь, что есть острова на западе? — спросил Христофор, ему почему-то хотелось, чтобы Ксенос в них верил.

— Да сто раз слышал я россказни про них в канарских и азорских тавернах за чаркой! — энергично отмахнулся капитан. — Про что только не врет наш брат мореход. Змеи да кальмары больше корабля! Киты величиной с остров! Русалки с хвостами и вот такими здоровенными титьками! Что-то, сколько ни плаваю, ни одной не увидел, а жаль! Все это байки, старые, как море.

— А если не байки, а если и в Библии есть про неоткрытые острова? У Пророка Исайи вот…

— И-и-и, забил монах тебе голову своей деребеденью! После того как пристал ко мне с этими своими островами на западе, ну, прочитал я из этого Исайи в корабельной Библии от нечего делать: как в бреду кто говорил или в подпитии, прости меня, Пресвятая Дева. Вот предсказал этот твой пророк, например, что Иерусалим вернется к иудеям… — Ксенос засмеялся. — Ты подумай: сколько народов, сколько войск христианских и басурманских за него бились, бьются и наверняка будут биться, и вдруг достанется святой этот город лекарям, казначеям, толмачам да менялам, у которых и войска-то никакого нет! Говорю тебе, не забивай этими пророками голову!