Читать книгу "Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд"

Хант написал отчаянное письмо на виллу Магни. Мэри и Джейн Уильяме прочли его на следующий день и немедленно отправились в Ливорно со страхом в сердце. Они остановились во дворце Ланфранки, чтобы расспросить Байрона, но он ничего не знал. В два часа утра они разбудили Робертса и услышали его рассказ. Трелони сопровождал дам на виллу Магни, расспрашивая рыбаков на побережье. Нашли маленькую шлюпку и фляжку для воды, но их могло выбросить штормом. Байрон предоставил Робертсу свой «Боливар» и вместе с Хаитом отправился на поиски.

16 июля близ Виареджио на берег выбросило два тела. 18-го нашли еще один труп, и Трелони едва успел опознать его, потому что власти хотели закопать его в песке. «Я знал, что это Шелли, потому что в кармане сюртука лежали поэмы «Ламия» и «Изабелла»…» Трелони сообщил трагическую весть на виллу Магии, а затем отвез вдов в Пизу.

Смерть Шелли была ударом для Байрона. Это печальное событие подействовало еще сильнее потому, что Байрон ощущал раскаяние, осознав, что не оценил дружбу Шелли по достоинству и был раздражен во время его последнего приезда в Пизу. Хотя он никогда не испытывал особенной симпатии к Мэри, теперь он пытался загладить вину, помогая ей. Мэри говорила Марии Гисборн: «Лорд Байрон очень добр ко мне и вместе с Гвичьоли часто навещает меня».

Сообщая о трагедии Меррею, Байрон писал: «Вы все жестоко ошибались насчет Шелли, который был самым лучшим и бескорыстным человеком в мире. Все остальные по сравнению с ним просто животные». Муру он писал: «Ушел еще один человек, насчет которого весь свет невежественно и грубо ошибался. Возможно, теперь он воздаст ему по заслугам».

Хант понимал, что будущее журнала и его собственное находятся под вопросом после смерти Шелли, который был инициатором издания. Байрон обратился к Ханту с просьбой считать себя «человеком, занявшим место мистера Шелли», но Хант знал, что их затея обречена. «Мое сердце будто остановилось», – писал он. Несмотря на намерение быть добрее к Ханту из-за обещания, данного Шелли, и потому, что Хант всегда был рядом во время развода с женой, Байрон не мог не чувствовать раздражения зависимостью Ханта именно в то время, когда он жаждал уехать из Тосканы. Это чувство усиливалось благодаря полуугоднической-полупрезрительной манере поведения Ханта и осознанием того, что его друзья в Англии не одобряют этого общения. Обладающий обостренной гордостью Хант ощущал холодок под маской дружелюбия Байрона. Но даже и в этом случае их отношения были бы менее натянутыми, если бы не семья Ханта. Когда к ним впервые зашел Трелони, он увидел детей в возрасте от тринадцати лет до грудного младенца, которые «были повсюду, играя на мраморных ступенях и в зале. Хант считал, что детей нельзя сдерживать до достижения ими разумного возраста». Когда Трелони уходил, Байрон провожал его и, «поглаживая своего бульдога по голове, приказал: «Не пускай сюда детей».

Позднее Байрон называл детей Ханта маленькими йеху (герои Свифта. – Л.М.). Но когда он пожаловался, что дети пачкают стены своими грязными пальцами, миссис Хант оскорбилась и в своем дневнике вспоминала: «Мистер Хант рассердился, потому что лорд Байрон так недостойно отзывался о детях, якобы портящих дворец, который его светлость всегда содержал в идеальной чистоте… Разве может быть что-нибудь нелепее, чем пэр Англии и поэт, так волнующийся из-за того, что трое или четверо детей испортят стены в нескольких комнатах. Да самим детям будет стыдно: фи, лорд Байрон».

Несмотря на неустойчивый мир во дворце Ланфранки и неуверенность в будущем, Байрон в июле и августе продолжал сочинять новые песни «Дон Жуана». О своих стихах он теперь писал так:

Вот и мое капризное созданье,Игривое и странное на вид,Как яркое полярное сияньеВ холодном нашем климате горит.Конечно, все достойно порицанья,И не шутить, а плакать надлежит,Но и смеяться допустимо тоже —Все в нашей жизни на спектакль похоже!

(Перевод Т. Гнедич)

Трелони по желанию Мэри Шелли начал переговоры с властями об отправке тела Шелли в Рим, чтобы похоронить его на протестантском кладбище рядом с сыном Уильямом. Ему удалось получить разрешение на кремацию тел Шелли и Уильямса на пляже и перевозку праха. Трелони испытывал мрачное удовлетворение, готовясь к этому языческому обряду. Когда Байрон и Хант в полдень 15 августа прибыли в Виареджио, как раз начался неприятный процесс извлечения тела Уильямса. Изуродованный труп лодка вытащила на песок. Трелони вспоминал, что Байрон опознал Уильямса по зубам. «Глядя на тело, лорд Байрон произнес: «Неужели это должно остаться в нашей памяти? Это мог бы с таким же успехом быть труп овцы». Указав на черный платок, сказал: «Обрывок ткани прослужил дольше, чем его владелец. Какое отвратительное и тошнотворное зрелище!»

После этого Байрон отплыл на милю от берега, где с ним случился приступ жестокой тошноты. Когда он вернулся, Трелони, взявший на память часть челюстной кости, которая не сгорела, сложил пепел в ящик и отдал Байрону, чтобы отвезти в Пизу.

На следующий день та же самая участь постигла Шелли. Трелони хотел сохранить томик «Ламии» Китса, похороненный вместе с телом, но от него ничего не осталось, кроме кожаного переплета. Когда разожгли костер, Трелони бросил в пламя благовонные травы и подлил масла, бормоча заклинания. Позже Трелони писал: «Байрон, стоявший рядом со мной, сказал: «Я думал, что вы язычник, а не языческий жрец. У вас получается очень хорошо».

Хант, у которого не хватило смелости наблюдать за этой отвратительной сценой, остался в карете, а Байрон скоро отошел от погребального костра и поплыл к «Боливару». Когда он вернулся, тело уже было охвачено огнем, кроме сердца, которое не горело. Трелони сохранил его среди других сокровищ, позже передал его Ханту, а тот после некоторых препирательств – Мэри. Трелони сложил пепел в ящик и запечатал его. Затем они отправились в Виареджио, где, очевидно под впечатлением двух ужасных дней, обильно ели и пили перед возвращением в Пизу. Хант вспоминал: «Ландо быстро катилось по лесу к Пизе. Мы пели, смеялись, кричали. Веселье казалось еще более ошеломляющим, потому что оно было неподдельным». Неудивительно, что Байрон заболел. Но очевидно, он больше пострадал от долгого пребывания на солнце, чем от неумеренного потребления вина. Он сильно обгорел. Тереза сохранила облупившуюся кожу с его рук и плеча, и она была обнаружена после ее смерти среди других «сокровищ», напоминавших о Байроне.

Тем временем продолжалась работа над новым журналом. Несмотря на недовольство Ханта, отношения обоих партнеров были вполне приятельские, а порой даже сердечные. Сначала Байрон предложил название «Геспериды», но, когда вышел первый номер, изменил название на «Либерал». Если не считать вклада Байрона – «Видение суда», «Письма издателю «Обозрения моей бабушки» и «Эпиграммы на лорда Каслрея», Хант писал большую часть материала. Байрон пытался добиться вклада от Мура, но тот и другие английские друзья Байрона считали, что он подрывает свою репутацию «бесстыдным союзом».

Возможно, рассердившись из-за отказа, Байрон предложил Ханту превратить произведение Мура «Любовь ангелов» в шутливый пример в его статье «О ритме и смысле», насмешливое предположение о том, что современные поэты отказываются от всего, кроме ритма. Поняв, что Хант с удовольствием принял это предложение, Байрон с восторгом развивал его. «Он делал несколько шагов назад, сгибаясь пополам и безумно хохоча, задыхаясь и ухмыляясь, словно вместо его красивого рта появился огромный рот великана от уха до уха. Потом он добавлял: «Имей в виду, ты не должен этого печатать. Я ведь его друг». Говоря о снобизме Мура, Байрон восклицал: «Дайте Тому хороший ужин и слово Господа, и он полностью счастлив… Да, Томми любит нашего Господа!» Однако Байрон так же откровенно отзывался о других своих друзьях. В письмах на родину он не щадил Ханта, когда тот начинал ему докучать.