Читать книгу "Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт"

— Паспорт!

Владимир наконец выдохнул. Ни с того ни с сего вспомнилось, что у него не советский паспорт, в котором была бы указана национальность «еврей», и в этом обстоятельстве он увидел лазейку. Нет, не может быть, чтобы все так закончилось. Целая жизнь, его маленькое особенное я, существование, чьим вечным лейтмотивом была именно хрупкость, — все сгинет в руках этих уродов?!

— Нет! Нету паспорта!.. Сурок! — громко позвал он, глядя на дверь бара.

Главарь обернулся к своей гвардии.

— Яки язык? — пролаял он. Это было столь похоже на русский, что Владимир понял без перевода.

— Турецки, — весело ляпнул один из скинхедов, ударяя кулаком по раскрытой ладони.

Интеллектуал снова вперил взгляд во Владимира. Его лицо начало складываться в усмешку, придававшую ему изрядное сходство с его товарищами.

— Ты из Аравии!

Аравия. Аравия! Неужто они охотятся на семитов иной разновидности?

— Не Аравия! — крикнул Владимир, размахивая руками в опасной близости от физиономии главаря. — Америка! Я — Америка! — Он обрадованно припомнил экстремистский пыл некоторых одноклассников-сионистов из Ивритской школы. — Аравия, тьфу! — И плюнул… к несчастью, на ботинок главаря. — Ислам… — Он приставил палец к виску, имитируя курок, и выстрелил: — Бум! — Хотя ему следовало бы стрелять не в себя, а в воображаемых арабов, например.

Этот жест самоприговора вызвал смех в рядах молодчиков, но его скоро заглушило шумное враждебное сопенье, и санитарный кордон вокруг Владимира, призванный очистить этнос, уплотнился. Кое-кто из хулиганов уже расставлял ноги, чтобы крепче удерживать равновесие во время грядущего погрома, учиненного ради одного-единственного человека.

— Послушайте, — Владимир больше не мог сдерживать слез, перед глазами все плыло; трясущимися руками он вынул бумажник из джинсов, — минутку… Пожалуйста, вреда вам от этого не будет… Взгляните… «Американ Экспресс»… «Американ Экспресс»… А это водительские права штата Нью-Йорк Вы, господа, когда-нибудь бывали в Нью-Йорке? Я знаю там кучу скинхедов. Бывает, мы в Чайнатауне черт-те что выделываем…

Главарь изучил подношения, затем жестом, в котором Владимир сквозь предательские слезы усмотрел дурной знак, сунул все в свой бумажник, отступил чуть назад и кивнул тому месту, где только что стоял.

— Прошу вас, — произнес Владимир по-столовански. И собрался повторить.

Кулак врезался в его правый глаз, но, прежде чем он ощутил боль во всей ее полноте, ему почудилось, что он взлетел, а потом тело шмякнулось о землю, в пояснице что-то хрустнуло, и сотни окончаний запылали от боли, прогремел мощный клич, хотя он не разобрал, что именно кричали («ура»?), и тут же балка, как ему померещилось, рухнула на его грудную клетку, затем другая, третья на каждый бок, вспышки по-детски яркой желтизны, сгустившейся во тьму, и чистый осадок боли, а затем кто-то прыгнул на его сжатый кулак, и — боже мой, боже мой — снова хруст, хруст, который отдается глубоко в горле, и снова клич («ура»?), Морган… проснуться в Праве, shto takoie? на каком языке? pochemu nado tak? Господи, только не это, svolochi! надо дышать, nado dyshat', дыши, Владимир, и мама принесет тебе… zhirafa prinesyot… плюшевого жирафа… уа hochu zhit'! я хочу жить! продолжать существовать, открыть глаза, убежать, сказать им «нет!»…

— Нет!

Владимир поднял разбитый кулак и замахнулся, но цели так и не обнаружил. Одновременно открылись глаза, и он увидел две фигуры, стоявшие в пятне света, падавшего из бара. На мгновение его взгляд сфокусировался, снова расплылся и с усилием, вызывавшим невероятную пульсирующую боль, волной прокатившуюся по позвоночнику, опять обрел четкость. Он не мог разглядеть выражения их лиц, но ясно было, что Гусев кивает, а Сурок смотрит прямо перед собой. Перед глазами блеснула стальная подкова на каблуке, надвигавшемся на его лицо, и Владимир произнес на двух языках разом:

— Come on. Давай.

2. Более счастливые времена

Он идет из ее общежития; впервые они залезли друг другу в трусы. Он идет по городской площади, методично озелененной конгломератом деревьев, газонов и цветочных клумб, за которыми ухаживает Средне-Западный колледж из снисхождения к традициям менее прогрессивных восточных собратьев. Утро. Облака почти дотягиваются до верхушек безлистных дубов, неизвестно откуда капает дождичек, видимо, затем, чтобы напомнить пешеходам, на что способны облака. Но, следуя очередному капризу погоды на Среднем Западе, это пасмурное февральское утро внезапно достигает неправдоподобно весенней температуры, принесенной порывом ветра, столь же теплым, как дуновение фена для волос.

На Владимире тяжелое коричневое пальто, купленное матерью, опасавшейся здешнего чудовищного климата. Сегодня, в отличие от морозного вчера, он расстегнул все пуговицы на пальто, запихнул шарф в карман, игнорируя давнее материнское напутствие: «Ни в коем случае не забывай об осторожности, когда на улице вдруг потеплеет, Владимир. Такая погода — молчаливый убийца, как венерическая болезнь». Но матери нет поблизости, и он волен подхватить хоть простуду, хоть гонорею.

Эта мысль особенно развеселила его, и он, остановившись посреди площади, подносит руку к носу, — ту, что недавно побывала внутри практичного хлопчатобумажного белья его новой девушки; на руке даже появилось раздражение от того, что она терлась об эластичную резинку. Потом он нюхает другую руку для сравнения: что за животные запахи таит в себе эта стильная, хорошенькая уроженка Чикаго с модной стрижкой «паж» и твердыми марксистскими убеждениями.

Аве Мария! Впервые он засунул руку туда. Ему всегда казалось, что «первый раз» случится с зачуханной, толстой, ужасно одетой девчонкой, напуганной еще сильнее, чем он сам. А теперь все переменилось. Теперь он стоит посреди площади, обдумывая то, что произошло, оценивая свою удачу путем различных арифметических действий: вычитая Ленинград, деля на Баобаба, прибавляя уроженку Чикаго и умножая на зарождающуюся способность отринуть прошлое и стать Образованным Американцем, пресыщенным, но безусловно счастливым супергероем.

Приятное мгновение на городской площади длится столь долго, что он будет вспоминать о нем даже тогда, когда подробности той первой возни с чужими гениталиями утратят ясность. Вспоминать он будет вот что: птицы, сбитые с толку погодой, заливисто чирикая, жмутся к безлистным деревьям, ветки скрипят и трепещут под птичьим весом, словно их тоже реанимировало тепло; голый кустарник, пышный и высокий, тянется вдоль увитого плющом розового гранита собора при колледже, недавно преобразованного в штаб студенческого союза; неовикторианские башенки здания гуманитарных факультетов, где некогда шумели пинчониты и ачебианцы[61]и где ныне царит интеллектуальная скука, накатывающая каждый весенний семестр. Да, эта картина, эта прекрасная и ни на что не похожая флора и фауна наконец принадлежат ему. Колледж им. Владимира, основанный в 1981 году последней волной ленинградских «зерновых» евреев; они высадились в аэропорту им. Кеннеди и проникли на тысячу верст вглубь, дабы смешать своих сыновей и дочерей с мягкой и расплывчатой либеральной элитой Нового Света. Спасибо мамочке и папочке Гиршкиным за $25 000 годовых, покрывающих плату за обучение и прочие расходы. В итоге все окупится. Я их не разочарую.