Читать книгу "Короли в изгнании - Макс Мах"

Они помолчали, пока подошедшая к ним девушка расставляла бокалы и ретировалась прочь, так быстро, как могла, не нарушая приличий. Лика вдохнула аромат коньяка и осталась довольна. На этот раз их обманывать не стали.

«И правильно, чего дурочку-то валять! Попробовали один раз и хватит».

Она сделала длинный глоток, и на душе немного полегчало.

Кержак между тем продолжил с того места, где его прервали:

– Группа закрылась еще в девяносто первом, и Рябов каким-то образом «приватизировал» часть их архива, в том числе и дело Дефриза.

Было видно, что Кержак и сам не знает содержания этого дела, но, во всяком случае, он знал его название. И это было очень кстати.

– Ну а в две тысячи втором, когда он уходил, о группе вообще никто уже не помнил. – Кержак тоже пригубил коньяк. – Я обо всем этом от Федора Кузьмича знал и вел Рябова тихонько, как Федор Кузьмич меня и просил. А Рябов съехал в Питер, купил здесь дом и живет вроде бы тихо, но я знаю определенно, Михаил Юрьевич приторговывает информацией, за которую получает большие деньги. Зять у него бизнесмен, а у дочки такие бриллианты… Не как у вас, конечно, но по нашему уровню очень даже неплохие. Вот, собственно, и все.

«И это все? – Лика не была уверена, что это то, что она искала; более того, причина поездки в Санкт-Петербург уже не казалась ей основательной и достаточной, чтобы сорваться вот так, как сорвалась она, бросив на своих помощников массу текущих дел. – Нет, все не так, и дело не в этом старом пне, который держит у себя дело Дефриза!»

Лика допила коньяк и встала.

– Игорь Иванович, и вы, полковник, мы с Викой вас оставляем. Через… – она задумалась, пытаясь найти в сердце ответ на простой вопрос, – через два часа встретимся у машин.

– Не возражайте! – осадила она Скиршакса. – Со мной пойдет только дама Э.

Лика сделала короткое движение кистью левой руки – выражение было жестким, даже грубым, но как иначе было добиться результата? – и ее мечи тоже остались сидеть, когда они с Викой направились прочь из зала.

Они вышли на улицу и пошли навстречу аникушинскому Пушкину. Улица оказалась все-таки Михайловской.

«Значит, переименовали», – усмехнулась Лика, сворачивая налево. Вика шла рядом, настороженная, готовая ко всему, но внешне безмятежная. Надо было быть Ликой, чтобы знать, чувствовать, до какой степени напряжена и взволнована дама Виктория.

На Итальянской в глаза Лике бросилась реклама магазина, торгующего DVD и MP дисками. Стрелка приглашала заглянуть под арку, во двор на задах Европейской.

– Зайдем? – неуверенно спросила она Вику.

– Зайдем, – согласилась та. Судя по всему, ей не хотелось проявлять инициативу. Она поверила Лике, вот в чем было дело. Ну а если поверила, то, естественно, опасалась своей инициативой «сбить стрелку компаса», ведь кто его знает, что ведет Лику и куда?

Дворик оказался чистенький, вылизанный, вполне себе цивильный дворик. А вот магазин, состоявший из трех практически изолированных друг от друга отсеков («Какие-то выгородки, как при военном коммунизме»), был так себе.

Лика пробежалась взглядом по бедноватым полкам с фильмами и прошла в «зал» музыкальных дисков. Тут тоже не было ничего интересного, и она решила уже уходить, когда взгляд ее упал на один из дисков, стоявших на нижней полке.

«Хава Альберштейн»,[86]– прочла она, и сердце дрогнуло. – «Хава…»

«Каждый час поцелуй»… О господи!» – Она вспомнила и песню о лучшем лекарстве от всех недугов, и то, когда она вспоминала о Хаве Альберштейн в последний раз.

«Лемеле, – прочла Лика на диске. – Песни на идиш».

«И это тоже случайность?» – спросила она себя.

– Я беру это. – Она бросила на маленький прилавок несколько скомканных кредиток. Там было много больше, чем надо, но в ней снова поднялось нетерпение, и, не дожидаясь сдачи, она выскочила на улицу.

– Туда, – сказала она Вике, кивая на канал.

Вероятно, Маска среагировала на какой-то нервный импульс, порожденный смятенной душой Лики, но, выходя на набережную канала Грибоедова, она почувствовала неожиданный для нее самой моментальный взлет. Шум улицы превратился в далекий ровный гул, в котором чуткое ухо искало и не находило опасных звуков. Мир вокруг Лики стремительно замедлился, и она увидела сразу множество вещей, которые могли быть интересны кому-нибудь другому, но не ей. Не сейчас. Ее не затронуло затейливое изящество церкви и не заинтересовал пистолет в наплечной кобуре, скрытой под пиджаком встречного мужчины, и острый запах пакетика с дурью, засунутого в трусы рыжеватой блондинки, идущей в трех шагах впереди, тоже оставил ее равнодушной.

Огромным усилием воли Лика сбросила наваждение.

«Не то!» – сказала она себе и Маске, и Маска согласилась, отпуская удила.

Мир дрогнул и вернулся к самому себе, вернув себе заодно с ритмом звук и цвет обычной интенсивности.

«Ну почти обычной», – согласилась Лика с ею же самой высказанным возражением. Ее, Ликино, восприятие мира вполне человеческим перестало быть десять лет назад. И таким, как было когда-то, никогда уже не будет. Никогда.

Она усмехнулась в душе простой констатации факта, который когда-то сводил ее с ума, но вот теперь был просто данностью. Данностью, для осознания которой уже требовалось особое усилие. Или из ряда вон выходящий случай, или еще что-нибудь в этом же роде. Но и после того никаких особых эмоций этот факт у нее не вызвал.

Мысль была мимолетной, необязательной, и Лика уже было отпустила ее в полет, но в следующее мгновение, когда, перейдя узкую проезжую часть, они подошли к мосту через канал, в ушах Лики зазвучала вдруг странная музыка. Эта музыка… Ну что сказать? Как будто тысячи крошечных серебряных колокольчиков тренькнули слаженно и запели, повели мелодию одновременно чудесную и тревожную. Воздух вокруг нее стал прозрачнее, и солнце засияло ярче. Все осталось таким же, как и было, но стало другим. Это было бы непросто объяснить тому, кто сам, своими глазами, не видел этого чуда. Но Лика никому объяснять ничего не собиралась, не должна была, да и не смогла бы, даже подумай она об этом и захоти это сделать. Но и подумать об этом, вообще, осмыслить увиденное Лика просто не успевала, потому что чудо уже созрело и вершилось вокруг нее и перед ней. Вдоль канала навстречу Лике шел высокий сероглазый мужчина в белой рубашке и кремовых брюках. Он ничем не отличался от других людей, оказавшихся в этот день и в этот час на набережной канала Грибоедова. Еще секунду назад не отличался, как отметила в ней бесстрастная, не подверженная эмоциям часть ее души. Но что-то уже изменилось в мире. Мужчина посмотрел на Лику, их глаза встретились, и он улыбнулся той особой улыбкой, в которой жила светлая печаль человека, прозревшего будущее и принявшего это будущее, как оно есть. Искра мгновенного узнавания пронзила все ее существо, и все, что было связано с этим человеком, ожило в ней, снова стало ярким и актуальным. Прошлое – какое? чье? – вернулось и положило руку ей на плечо.