Читать книгу "Чертовар - Евгений Витковский"

«Ай-нэ-нэ-нэ!» — не пропел, а благожелательно проговорил Хосе Дворецкий, выезжая вместе с Кавелем Модестовичем на площадку посреди села. Следом, прикрывая тылы, ехал вездеход Богдана. Совершенно по-обезьяньи выбросился из недр «Солодки» Тимофей и исчез посреди деревянных строений — там, где скрывался воющий от боли в отравленной руке «истинный» Кавель Адамович Глинский.

Еще не успели в боевом порядке, припадая на одно согнутое колено, спуститься из недр самолета бывшие неопалимовские полицейские, а Тимофей уже вернулся с добычей. На вытянутых вверх длинных руках он нес почти не отбивающегося, всего лишь воющего нечеловеческим воем Кавеля Адамовича Глинского по кличке «Истинный», а ногами попеременно отбрыкивался от бесформенного горбуна, если на что и похожего, то на Жана Марэ в роли горбуна из хорошо забытого кинофильма «Горбун». Самозваный Жан Марэ с регулярным промежутком в десять-пятнадцать секунд получал по мозгам от Тимофея, но продолжал гнаться за киллером, не оставляя надежды уж хоть какой-нибудь афронт нарушителю дебрьского спокойствия да учинить.

По шепотом отданному приказу Кавеля Журавлева из задней двери его кибитки шестеро дюжих молодцев, звеня серьгами в левых ушах, вынесли почти не подающего признаков жизни Антибку. По приказу Богдана, отданному громко и грубо, в это же самое время на запястьях бывшего следователя Федеральной Службы Кавеля Адамовича Глинского защелкнулись наручники. Богдан, конечно, не верил ни в Бога, ни в черта, ни в бабий чох, ни в шелушеный горох, но уж эту-то меру он предусмотрел: Кавеля Адамовича Глинского, известного как «Истинный», убить было, понятно, и можно и нужно, но делать это должен был кто угодно — только никак не другой Кавель Адамович Глинский. Мироздание, в котором можно любить жену, варить чертей, выпивать по выходным, вести долгие, пусть не особо умные беседы с друзьями, делать подарки теще к помолвке и царю ко дню тезоименитства, такое мироздание вполне устраивало Богдана Арнольдовича Тертычного, более известного под профессиональной кличкой «Чертовар». Никакое Начало Света ему не требовалось. Свет устраивал его таким, каков уж ни на есть.

Покуда «истинного» вязали железными цепями, закаленными на углях из сырой осины, и готовили к натыканию на единственный рог Антибки, покуда самого Антибку готовили к освобождению от верхней пары накопытных кандалов, покуда лихие журавлевцы рассыпались по избам Дебри, собирая дань, уж где какая найдется — золотыми ли империалами, женским ли натуральным естеством или уж чем где случалось — Богдан опустил на глаза ночные очки и пошел немного побродить по зловонной деревне. «ТОО «Дебрь» — прочел он на единственной полуоторванной вывеске над входом в бывшее, надо думать, местное сельпо. «Таинственно Ограниченная Ответственность»? — на свой лад перевел Богдан. Из провала «ТОО», отбиваясь, вывалились майоры-электронщики, сразу признавшие в Богдане начальство.

— Отставить, — скомандовал Богдан лихим черноглазым хлопцам, звон серег в ушах у которых майорам ничего хорошего не сулил. Хлопцы огорченно застегнули штаны и отправились в глубины «ТОО» искать другую добычу, понятно, уж совсем все равно, какого полу, а майоры остались перед Богданам в качестве боевых трофеев. Парни они были видные, чего именно в пылу битвы хотели от них журавлевцы — Богдан и гадать не хотел. — А ну марш в маркитантскую, спросите Матрону Дегтябристовну, на Богдана сошлетесь, она вам новые форменки подберет. От имени… руководства… объявляю вам, господа майоры, благодарность… и брысь отсюда немедленно в самолет, пока выговор не добавил!

Майоры испарились, и на протяжении многих сотен страниц никто о них больше не вспоминал.

От кибитки Навигатора послышался шум: там, кажется, требовался Богдан. «Ничего-то без меня никто сделать не может!.. Кстати, не забыть бы: подонка этого, как хоронить потребуется, из избы только головой вперед выносить положено. Потому как колдун. А он колдун?.. А, ладно — как объявлю — так и будет. Раз мешал работать — стало быть, самый гнусный колдун он и есть. Опять мне за всех решать…» — грустно подумал чертовар и побрел к пандусу: там готовилась казнь.

Полоумный от человеческого сглаза черт Антибка сидел на схваченных китайской кангой задних ногах и крутил единственным рогом, Кавель Адамович Глинский по прозвищу «Истинный» был уже подвешен к стреле передвижного крана и подготовлен к насаживанию на этот рог, Кавель Модестович Журавлев, весь в холодном поту, лежал на руках у верного Хосе Дворецкого, Тимофей Лабуда, вонзив примкнутый к «толстопятову» штык в грудь давно уже и не дергающегося горбуна Логгина Ивановича, отнюдь не тихо матерился, а с вершины пандуса юная девочка в летном костюме, не решаясь спуститься вниз, изредка восклицала «За Родину! За Кавеля!» Этот последний возглас распалял десантировавшуюся на Дебрь толпу заметно сильней любой иной пропаганды. Бывшего следователя Федеральной Службы Кавеля Адамовича Глинского, связанного и закованного по рукам и ногам, держали в кабине вездехода, — хотя он-то как раз никаких лишних движений не делал, разве что хотел одним глазком, чисто профессионально глянуть на казнь своего неудачливого омонима, — но ему заранее не было позволено даже это. Как ни странно, полностью отсутствовали боевые соратники «Истинного»; что уж с ними сделали сперва исполнительные майоры-электронщики, а потом разъяренные журавлевцы — Богдан даже представлять не хотел. Тяжело пахло табаком из глиняной трубки Журавлева, который и смотреть-то на происходящее не хотел, слишком хорошо он знал все пророчества, слишком точно они сбывались.

Откуда-то из деревни, совсем ни к селу ни к городу, донеслось под семиструнную гитару: «Цыгане любят песни! А песни не простые!.. Грузинского разлива!.. Ой, мама, мама, мама!..»

— Бросай, — тяжелым голосом подал он команду сидевшему за пультом крана Давыдке.

— Так его! — в один голос рявкнули прокуренными голосами Матрона Дегтябристовна и Вячеслава Михайловна.

Давыдка сделал, что велели. И тройной вой огласил гнилой хвойный лес вокруг Дебри.

Выл, испуская последний дух, Кавель Адамович Глинский, по прозвищу «Истинный»: он испускал дух, будучи насквозь пронизан рогом однорогого черта Антибки.

Выл сам Антибка: похоже, проклятие «касьянова глаза», наведенное на него ненарочным кашинским колдуном Фомой Арестовичем Баньшиным, как-то начало рассасываться. Кончавшийся год был високосным, поэтому и сглаз действовал сильней обычного, однако всему бывает конец, даже и сглазу.

Выл, вовсе уж неизвестно почему, сам Фома Арестович, отбивая поклоны о пандус, грохоча лбом в железную поверхность. Такой странный колокол звонил нынче по Кавелю.

К этим трем воям примешивался четвертый, удаляющийся, на который как-то никто в тот миг не обратил внимания: это выла убегающая по гнилой тайге Клара, жена — с одной стороны — Кавеля Адамовича Глинского, и с другой стороны тоже — Кавеля Адамовича Глинского. Но про нее в тот раз как-то забыли, а вспомнили лишь через многие главы, в романе того же автора «Дикая Охота». Но это, ядрить ее Кавель в молясину, ну совсем, совсем, совсем другая история.

— «Вышел Кавель раз против Кавеля, / И решился его порешить»… — тихо пропел в подземном склепе купцов Подыминогиновых, что на погосте заштатного городка Кадуйский Погост близ Онежского Озера, майор-могильщик Иван Иванович, разливая водку из штофа. Майор-сторож Аверкий Моисеевич, однако, кружку принять не торопился, он сидел на земле возле газетки с уже насыпаной на нее ряпушкой и держал правый палец высоко поднятым близ уха. Майор-сторож очень внимательно к чему-то прислушивался.