Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

в деревне ночью... и семью его... и многих ещё схватили — и священника, и купцов...

Смолкли все разговоры на стене и башнях; слушали ливонцы напряжённо.

— Кричите громче, господин лекарь!..

...Русские велят барону Аттендорну и рыцарям сдать замок. В этом случае всем, кто находится сейчас в замке, обещана жизнь. Более того, каждый после сдачи замка сможет унести с собой имущества столько, сколько удержит в руках, — будь то ягнёнок или поросёнок, будь то курица-птица, будь то платье роскошное или золото-серебро. Главный воевода клятву дал, что слово сдержит...

На стенах и в башнях лишь посмеялись.

...Если же комтур с рыцарями и кнехтами не покорятся, Радбург будет силою взят, и разрушен, и разграблен, и сожжён, а защитники его, кои при штурме головы не сложат, будут скоро частью казнены чрез огрубление головы (о! простите мне эти слова великодушно, но так велено передать), частью наказаны чрез огрубление рук, а частью пленены и обращены в рабство. Воевода клятву дал, что слово сдержит...

Дул ветерок, трогал распущенные по плечам волосы лекаря.

...На раздумья времени даётся немного: едва взойдёт повыше солнце и высохнет роса — начнут. Ежели Радбург покорного слова не скажет, русские пушки заговорят.

Прокричав всё это, Лейдеман оставался стоять. Ждал ответа.

Кнехты и рыцари в наступившей тишине пристально смотрели на барона.

И прокричал барон со стены, что к означенному времени ответ будет дан и что может Лейдеман к семейству своему сейчас идти.

Рыцарям же, образующим конвент, барон сказал, следующее... Подобно древним, главный русский воевода может воскликнуть: «Destrum et aedificabo»[90]. Но разрушить и воздвигнуть — это дорого стоит. Русские не хотят разрушать замок, хотят взять его без боя в целости и сохранности и владеть им. Русским не нужны развалины на перепутье, им надёжная крепость нужна. Однако ничего у них не выйдет. Радбург огрызнётся и выстоит и напомнит врагам старые времена, когда горели их поля и сёла, когда гордый их Псков на коленях стоял, а конунги русские прятались позорно по лесам; Радбург покажет им, сколь крепок всё ещё ливонский дух, и воля тверда, и может насмерть разить оружие... Сказал ещё барон, что нужно по возможности дольше тянуть время. Сказал, что есть ещё надежда на нового магистра Кетлера. Быть может, магистр всё-таки придёт на помощь, быть может, непобедимое войско архиепископа где-нибудь на подходе уже — вон за теми холмами или вон за тем лесом...

С щемящим сердцем оглянулись рыцари на те холмы, на тот лес.

...До последней минуты нужно держать русских в неведении. Ну а потом, уж если помощь не подоспеет, конечно, головы с честью сложить.

А с Юнкером уже по пути в узилище, что находилось глубоко под башней Медианой, состоялся у них такой разговор...

Сказал барон:

— Вот что нам известно... Узник наш шёл из Нейгаузена и очень торопился — так торопился, что даже не заметил засады на тропе. Между тем лес он знает как свои пять пальцев... Он нёс послание, писанное по-русски. Кому-то из тех, кто ждал послания здесь, — в замке или в деревне. Сообщнику. Ты согласен?

— Так и есть, комтур.

— Тебе всё ещё не удалось выяснить, кому?

— Нет, комтур, — хмуро покачал головой Юнкер.

— Можно подумать на Лейдемана, — продолжал барон. — Он, как ты помнишь, к нам из Нейгаузена пришёл, когда город уже был под русскими. Лейдеман сказал, что с русскими не поладил и бежал от них.

Юнкер кивнул:

— Может, как раз поладил?

По узкой каменной винтовой лестнице они спускались под землю всё глубже. Юнкер с факелом шёл впереди, барон Аттендорн следом.

Барон продолжал:

— И сегодня, заметь, он — Лейдеман — от них к нам с посланием пришёл. Не священник, не цирюльник, не кто-либо из купцов... Хорошо бы это был Лейдеман, — размышлял вслух барон. — А если кто-то в замке?..

Юнкер не ответил. Хотя, оглянувшись, как будто хотел ответить, но передумал, решил придержать ещё при себе свою тайную мысль.

— Что ты молчишь? — спросил барон.

Юнкер держал факел повыше, чтобы и барону были хорошо видны ступени.

— Я пока ничего не могу ответить, комтур, потому что молчит Ильмар. Но мы у него ещё как следует и не спрашивали.

И Юнкер рассказал, что он и Меа Кульпа прибегли пока только к подготовительной пытке — к question preparatoire. Пробовали запугать узника. Они показывали ему пыточную комнату, а Меа Кульпа в подробностях поведал о некоторых инструментах, среди коих жгут для стягивания головы — средство самое простое и не самое ужасное. Пострашнее были крючки для вытягивания жил и мускулов, для вытаскивания печени и кишок; пострашнее выглядели и клещи для отнятия пальцев. Страшен был и вращающийся барабан, усеянный острыми шипами. У многих иных узников, что бывали под Медианой прежде, дикий ужас вызывал глазной выдавливатель... Но Ильмар, глядя на эти инструменты, только посмеялся. Надо отдать ему должное, признал Юнкер, он — мужественный человек; жаль, что он эст, а не немец; жаль, что он бортник, а не рыцарь. Однако тайное станет явным, когда придёт время question definitive — пытки заключительной. И время это как будто пришло...

Юнкер открыл дверь пыточной комнаты. Меа Кульпа в чёрном кожаном фартуке и с засученными по самые плечи рукавами сидел в ожидании. Он поднялся при появлении господ.

— Приведи узника, — велел Юнкер. — Начнём.

Двое крепких кнехтов и Меа Кульпа скоро втолкнули в комнату Ильмара. Когда узника привязали к дыбе, Юнкер приказал кнехтам ждать за дверью.

Меа Кульпа, мастер пыточного дела, подвинул стол со страшными инструментами своими поближе к дыбе. И пробовал орудия пытки одно за другим. Но что бы ни спрашивали барон или Юнкер у узника, что бы ни делал с узником палач, Ильмар крепился и молчал. Даже стонов не издавал этот мужественный человек; ни слезой, ни тем более жалобой не порадовал он своих мучителей, только вены вздувались от напряжения на высоком выразительном лбу и пот капля за каплей стекал по длинным волосам. Достаточно времени прошло, чтобы понять: ни одна из пыток не заставит его говорить — человека, готового жизнь отдать за торжество правды, но в данный момент готового расстаться с жизнью, чтобы только не открыть правду.

И час прошёл, и второй. И бледен от злобы был Юнкер, а Меа Кульпа, которому пришлось потрудиться, был красен и потен. Но молчал Ильмар, крепко сжимал