Читать книгу "Окаянный престол - Михаил Крупин"

Митрополит забрезжил издаля — о надобе ему другого патриарха на место прежнего слуги и потаковника римлянам. (Святой парок у рта).

И тут ближний к возвышению народ (или что-то схожее издали с народом) как разорвало...

— Наперёд пусть изберётся царь на царство, он потом и учинит вам патриархов!

— Так разослать нам, что ли, — закричал тогда сверху Овчинин (сразу как по волшебству притих людской шум), — разослать, значит, во все городы и юдолья пергаменты?! Чтобы дворяне выборные отовсюду к нам плелися?! На царское, значит, избрание?!

— Да сколько ж это ждать! — закричали во внятной очерёдности вокруг помоста. — Разве не пропасть нам без царя?!

— А отовсюду дворян и теперь на Москве важно!

— Благородный князь Василий Иоаннович избавил нас!..

— Он — отрасль корня государского!

— От Невского его род!..

— И сам, как Невский, живота за нас николе не щадил! От еретика как пострадал летось!..

— ...Да вручится ему!..

— ...от прелести избавил!., (и — как по соборному требнику — от остальных лих, так далее).

С кутанных туманом площадных окраин коренные москвичи тоже кричали что-то — кто их там поймёт? Конечно, тоже звали Шуйского на царство — сквозь ревность ближайших.

Наконец возвели на пятак самого. До трёх раз отворачивался от митрополита, наконец сел и сказал:

— По Божьему хотенью...

Отсель «молодого» царя повели в баню и церковь. Меж банею и церквой стоял на ковре крест, одобренный заранее всебоярой Думою, то есть совместно и новой — Дмитриевой, и мятежной — совершенно новой, и совсем ветхой, мягкой и старой. Сей крест царь новосадимый (быстро, обжигаясь о ледяные щиколотки Христа губами) целовал на том, что никому не станет мстить и помнить мимошедшее, а равно не пожелает ни судить, ни жаловать никого сам без их боярского согласия и приговора. Да, паче чаяния, никоторого указа ни писать и дела не затеять без согласия же сих сильных Руси.

На всём том Шуйский умело крест и целовал.

Все, впрочем, понимали, что ближние к Дмитрию стольники и окольничие (не заговорщики), как меньшее, должны быть сосланы на податное воеводство в захолустья — что с ними сделано и было.

После крестоцелования Шуйского и все бояре, и стрельцы, и останние немцы целовали тот же, тихо теплеющий, крест — служить, и прямить, и не заготовлять царю во зло ни зелья, ни коренья.

Во все пределы царства поскакали грамоты про то, что чернокнижник Гришка пойман на самом престоле, сдал все свои (те и те) воровские дела и покончил свою жизнь суровым способом. Дальше указывалось, что новому государю Василию Иоанновичу Шуйскому-Невскому вся Русь уже била челом всех своих лучших людей — боярства, священства, мещанства и ириказшества всех городов, в том числе и того города, куда рулон сей слан. А посему в городу сем в три дня сроку всем перецеловать под роспись крест и под соборный перезвон перепеть всё, что нужны, молебны.

Живые поляки были оставлены все под московским засовом, пока Сигизмундова дума зане не побожится, что не обижается. Чтобы иметь твёрдый повод держать пленных, заставили Яна Бунинского, счастливо отсидевшегося от погрома у каких-то протестантов в деловом кумпанстве, увековечить на бумаге замысел Дмитрия — панскими клинками скосить московитый сенат. План пагубы был готов уже детально: Фёдора Мстиславского убивал пан Ратомский, Шуйских — Стадницкие с Тарлом, так и иные — дальнейших...

Поляки, кучками и порознь, в полной безвестности всего, что за их слабыми воротцами, вздрагивая при каждом колоколе, вельможи и челядь, сидели...

Новые высшие налегли только сразу на самозванского тестя. Уж он-то был враг без упрёка — исконный. В нём, первом нанимальце смут, — оправдание крови вчерашней.

Мнишек был происшедшим убит совершенно, поэтому бесстрашен, как чёрт.

Сковав пенные гребни манжет на груди, он благодарил вошедших в его узилище сенаторов московских за отменное гостеприимство. Угощение их тоже велико и беспримерно. Разве чуть солоновато и немного горячо. Так что после оного у многих выблеваны души!..

Выборные бояр и слова поначалу не умели вставить. Им были мгновенно показаны подлость и злость непросвещённые прямо в их сердце. Не безвинные поляки здесь обманули кого-то, но их — все. (Представленные доказательства). А вы, великие бояре, как вы нас, слишком положившихся на ваши письма, на кресты присяг, приехавших, как благодарили за него, что мы его столь добросовестно вам сохранили, чисто воспитали и помогли встать на ноги! Как смеете теперь лепетать, что это был не он! Все письма ваши целы у короля! Значит, ВЫ нас обманули! — уж не знаю, сейчас или тогда! Как вот оправдаетесь вы перед вечностью в столь страшных и спешных давешних убийствах? Чем виноваты наши музыканты? Надо было к вам приехать с целым войском, а не с двумя доверчивыми тысячами, к вам, которых тут сто тысяч на Москве. ТАК мы сделали бы, ежели б знали к вам вражду. Мы же, будто братья ваши, жили у вас без лукавства — врозь, кто тут, кто там — какой тут к бесам умысел? Сколько ж вы в Польше теперь создали вдов и сирот, разве нельзя было поменять стул под человеком без этого? Но Бог — на небесах...

Наконец Мнишек иссяк и пошёл по кругу башенной светлицы, тряся зябкими брыжами.

— Ну Бог с тобой, не виноват, — повинились перед ним бояре. — Но и мы не виноваты же, а виноваты твои перепившиеся своевольники, кои приручали, идя с пиру, наших женщин и детей, смеялись и гордилися над нами, грозя — пересвятив и перепив — убить нас. Они и возмутили целый город. Но при чём мы?.. Мы унимали беду, как нам мочно. Но кто же может противостоять сотням тысяч, раз они уже пришли в движение?.. Это во-первых. Во-вторых, твой зять тоже ведь нам дал довольно поводов, послуживших для его кончины... Он и телятину жрал, и держался вообще... словно ваш гнилой язычник. Да в конце концов и нас заставил бы творить там всякое... что супротив нраву Москве, уж не благой путь.

Пан Ежи требовал свидания с послами, дочерью и сыном и прочими родственниками. Бояре отвечали, что не только их сведут в любое время, но отпустят насовсем, ежели, во-первых, воевода и родные его ни сами, ни через вторых и третьих лиц не станут мстить новому царству за обиду; ежели поклянутся, во-вторых, что расстараются и обеспечат мир между Москвой и Речью, в-третьих же, конечно, требуется воротить полста тысяч рубликов и прочие подарки, пересланные ему на сватовство в Литву.

После такого перечня Мнишек уже сел перед боярами темней и отважнее прежнего.

Перед свиданием отца и дочери тот же иск представлен был Марианне.

— Все жениховы злотые — и столько ж своих — потрачены на странствие сюда, чтоб почётней было вам же! — быстро отвечала та — бледная, как и до низложения, но более разговорчивая и живая. — Всё, что и оставалось в покоях, вы же и взяли обратно! (Внимательные взгляды бояр друг на друга). Вот вам последние оздобки и платья. Остальное, вот вам крест ваш, вышлем из Польши! Отпустите лишь нас!