Читать книгу "Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг. - Роберт Бартлетт"

Другая важная перемена геополитического характера, которая стала следствием экспансии Высокого Средневековья, вытекала из любопытной особенности латинской христианской церкви эпохи Раннего и развитого Средневековья: ее символические центры, в которых генерировалось единое вероучение и формировалось духовное самосознание, существовали в отрыве от политических и в меньшей степени — от экономических центров. Это особенно ясно видно на примере Рима. В начале X века город находился на окраине латинохристианского мира, в каких-то ста милях от опорных баз сарацинов и греческих церквей, и порт его то и дело подвергался набегам мусульман-пиратов. Связи с отдаленными территориями, входившими в сферу влияния Римской церкви, — Астурией, Ирландией или Шотландией — были зыбкими. За XI–XII века, с утверждением латинского господства на юге Италии и островах центрального Средиземноморья, эти связи обретали все большую устойчивость. Тем не менее сам Рим, как и прилегающие глубинные области, никогда не занимал того центрального положения, какое сумела завоевать Северная Франция или — в экономическом плане — Ломбардия, Фландрия или Рейнланд. Паломники, совершавшие путешествие в Рим из Парижа, Милана или даже Лондона, попадали в город, исключительно богатый традициями античной империи, святыми реликвиями и церквями, но нельзя сказать, что они прибывали из политических, экономических или культурных окраин в центр. Если говорить с формальной и правовой точки зрения, то Рим не являлся метрополией в полном смысле. К слову сказать, когда в XIV веке встал вопрос о переносе папского престола в Авиньон, то одним из аргументов выдвигался, в частности, тезис, что Авиньон «в большей степени равноудален от современных границ католической церкви».

В Раннем Средневековье корреляции между географической периферией и религиозным центром придавалось особое значение. Считалось, что центры паломничества должны лежать на краю земли. Это не только превращало их в удобные полигоны для подспудных экспериментов, но также служило выполнению одной из традиционных функций паломничества — быть местом покаяния. Такие пункты, как Сантьяго на северо-западе Испании, или в меньшей степени Сент-Дэвид на западном побережье Уэльса, действительно находились на краю суши. Еще дальше от центров лежала сама Святая земля. Иерусалим, место зарождения и в символическом смысле «сердце» христианского мира, священный город, воспринимавшийся жителями любого западного города как представитель и защитник на Небесах, на протяжении многих веков служивший объектом христианского паломничества и ожесточенных сражений, лежал на самой восточной окраине латинского господства, в 2 тысячах миль от долин Рейна, Сены или Темзы и при этом за всю эпоху Средневековья находился в руках у христиан всего девяносто девять лет. Тем не менее его физические и вербальные приметы можно было встретить по всей Западной Европе: в честь Святой Гробницы или по ее подобию возводились бесчисленные церкви, а тамплиеры несли имя храма Соломонова во все свои поселения, в каких бы областях Западной Европы они ни находились.

Эти регионы имели огромное культурное значение, а перемены Высокого Средневековья коснулись самого их расположения: они более не лежали на дальних географических окраинах. Иерусалим практически столетие находился под властью христиан. Рим получил возможность обратить свой взор на католические церкви королевства Сицилия и на восток, в франкскую Грецию. Сантьяго, лишившийся знаменитых колоколов в результате нападения в 997 году мусульманского войска под командованием Аль-Мансура, получил их назад из кордовской мечети, когда Кордова пала в 1236 году под ударами Фердинанда III: легко уязвимый в X веке, этот священный город теперь отстоял далеко вглубь от границ христианского мира и был надежно защищен многомильным буфером христианской земли. Таким образом, к XIII веку символический центр тяжести латинского христианства значительно приблизился к его социально-экономическому центру. Святые места и наиболее крупные города, святыни и центры производства были теперь связаны намного более тесными узами, чем в Раннем Средневековье.

Протяженная граница католической Европы, тянувшаяся от Испании до Финляндии, четко делилась на две зоны. В Средиземноморье католики противостояли мусульманским (и греческим) обществам, которые были не менее богаты и имели не менее развитые города и культуру. Оставаясь ярыми религиозными противниками католиков, мусульмане имели с ними общее в том, что тоже исповедовали монотеистическую веру, основанную на священном писании, божественном откровении и, вопреки распространенному, но не вполне компетентному мнению, отрицании идолопоклонства. Ситуация в Восточной и Северной Европе была в корне отличной. Здесь католикам противостояли менее населенные, по преимуществу сельские и неразвитые в культурном отношении общества, чье отсталое и неграмотное население исповедовало местные политеистические верования и идолопоклонство. В результате таких фундаментальных различий между исламом Средиземноморья и восточноевропейским язычеством по-разному сложилось история как самого завоевания и обращения в христианскую веру этих регионов, так и последующего утверждения Церкви в культурной и идеологической сфере.

Первое крупное следствие этих различий проявилось в том, что в Северной и Восточной Европе обращение в христианскую веру стало по сути составной часть более широкого процесса переориентации или, если говорить точнее, вестернизации, усвоения принципов и норм романо-германской цивилизации в том виде, как они сформировались на территории бывшей империи Каролингов. Интеграция западных славян-язычников в католический мир в XII веке совпала с появлением письменной документации, созданием инкорпорированных городов и началом чеканки монеты. Появление письменной культуры, городов и денег составляли часть той широкой социально-культурной трансформации, в которой христианизация играла очень существенную, но не исключительную роль. Языческая знать сама признавала авторитет и могущество христианского мира, и примечательно, что представители этой знати приняли христианство раньше, чем основная масса их населения. Один источник передает спор, состоявшийся во время миссионерской кампании 1128 года, когда группа померанских язычников, выступавших за принятие христианской веры, высказала мнение, «что невероятно глупо отделять себя, словно младенцы — жертвы выкидыша, от лона Святой Церкви, в то время как все провинции соседних государств и весь римский мир давно приобщились к христианской вере». Заметим между прочим, что этот тенденциозный пассаж вышел из-под пера христианского автора, но нет сомнения, что пример «всего римского мира» был действенным инструментом агитации. Уже в VIII веке христианским миссионерам советовали напоминать язычникам о «достоинстве христианского мира, в сравнении с коим они представляют действительно ничтожное меньшинство, выступая хранителями своих древних предрассудков».

В Средиземноморье ситуация была совершенно иной. Здесь, по всей видимости, подчинение мусульман христианам неизменно становилось следствием военного поражения, в силу чего темпы обращения мусульман в христианство оставались очень низкими. По сравнению с языческими народами Восточной и Северной Европы мусульмане обладали существенно более формализованной и универсальной религией, действовали в соответствии с собственным священным писанием и своими законами и всегда могли рассчитывать на помощь или убежище у братьев по вере в соседних исламских государствах. Они были представителями более широкого мира, который вполне мог соперничать с Западом в могуществе, богатстве и культуре.