Читать книгу "Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Эдуард Власов"

25.6 C. 55. Последние, предсмертные слова Антона Чехова какие были? Он сказал: «Ихь штербе», то есть «я умираю». А потом добавил: «Налейте мне шампанского». И уж тогда только – умер. —

Антон Чехов (1860–1904) – русский писатель. Последние слова Чехова действительно были произнесены по-немецки: «Ich sterbe» («Я умираю»), так как тяжело больной туберкулезом писатель последние дни жизни провел в Германии, в Баденвейлере. Подробности смерти писателя известны по воспоминаниям «О Чехове» его жены – артистки МХАТа Ольги Книппер-Чеховой: «Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал по-немецки (он очень мало знал по-немецки): „Ich sterbe“. Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: „Давно я не пил шампанского…“ – покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда…» (А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 702).

25.7 C. 55. …Фридрих Шиллер – тот не только умереть, тот даже жить не мог без шампанского. Он знаете как писал? Опустит ноги в ледяную ванну, нальет шампанского – и пишет. Пропустит один бокал – готов целый акт трагедии. Пропустит пять бокалов – готова целая трагедия в пяти актах. —

Фридрих Шиллер (1759–1805) – немецкий поэт и драматург, автор нескольких трагедий, в их числе «Разбойники» (1781), «Заговор Фиеско в Генуе» (1784), «Коварство и любовь» (1784), причем все они – в пяти актах.

Описание творческого процесса Шиллера почерпнуто Черноусым из доступной советской биографической литературы, где сказано следующее: «Участившиеся с конца 1803 года приступы болезни прерывали работу над „Теллем“. Опустив ноги в таз с ледяной водой, подхлестывая убывающие силы крепким кофе или шампанским, Шиллер проводит за столом все время, когда только может держать в руках перо; он досадует на многочисленные помехи и преграды, все чаще встающие между ним и творчеством» (Лозинская Л. Шиллер. М., 1960. С. 311).

25.8 C. 56. Он кидал в меня мысли, как триумфатор червонцы… —

О том, кто такой триумфатор, можно узнать не только из учебников по истории Древнего Рима, но и у «литераторов древности», у Рабле, например:

«Вы знаете, что у древних римлян был заведен такой порядок: победитель, коему предстояло с триумфом въехать в Рим, должен был восседать на колеснице, запряженной белыми конями; то же самое полагалось и при более скромном чествовании, ибо никакой другой знак или же цвет не мог ярче выразить радость по случаю прибытия триумфаторов, нежели белизна» («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 1, гл. 10).

Тот же образ использовал Северянин: «О ты, чье сердце крылит к раздолью, / Ты триумфатор, ты властелин!» («Фиалка», 1911).

25.9 – Он [Николай Гоголь] всегда, когда бывал у Аксаковых, просил ставить ему на стол особый, розовый бокал…

– …Ну, что можно пить из розового бокала? Ну, конечно, водку… —

Николай Васильевич Гоголь (1809–1852) – русский писатель, которому было скучно на этом свете (см. 19.22).

Бокал из розового стекла ставился Гоголю в доме у Аксаковых, а не у Панаевых, как встречается в других редакциях поэмы. Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) – известный русский писатель; его сыновья – публицисты-славянофилы Константин (1817–1860) и Иван (1823–1886); его дочери Вера и Надежда и жена Ольга Семеновна. Панаевы: Иван Иванович Панаев (1812–1862) – русский литератор, водивший дружбу с Гоголем, Некрасовым, Белинским, Чернышевским, Добролюбовым; его жена – Авдотья Яковлевна Панаева. Однако этот факт зафиксирован в мемуарах именно Панаевых – как мужа («Литературные воспоминания»), так и жены («Воспоминания»): «Чувство глубокого, беспредельного уважения семейства Аксаковых к таланту Гоголя проявлялось во внешних знаках с ребяческой, наивной искренностью, доходившей до комизма. Перед его прибором, за обедом, стояло не простое, а розовое стекло; с него [Гоголя] начинали подавать кушанье» (Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 213); «у прибора Гоголя [в доме Аксаковых] стоял особенный граненый большой стакан и в графине красное вино» (Вересаев В. Гоголь в жизни. М., 1990. С. 243).

Об алкогольных пристрастиях Гоголя, частично совпадающих, кстати, с Веничкиными, читаем в других мемуарах современника: «Перед обедом Гоголь выпивал рюмку водки, во время обеда рюмку хереса, а так как собеседники его никогда не обедали без шампанского, то после обеда – бокал шампанского» (А. Н. Толченов. «Гоголь в Одессе. 1850–1851 гг. (Из воспоминаний провинциального актера)»; цит. по: Гоголь в воспоминаниях современников…); «Перед обедом он [Гоголь] выпил полынной водки, похвалил ее… Целый вторник Гоголь лежал, ни с кем не разговаривая, не обращая внимания на всех, подходивших к нему часто просил красного вина, и всякий раз смотрел на свет, то ли ему подают» (А. Т. Тарасенков. «Последние дни жизни Н. В. Гоголя»; цит. по: Гоголь в воспоминаниях современников…).

С Гоголем же связана история, напоминающая ситуацию «Вымя есть, а хереса нет» (см. 6.11, 6.12):

«От ужина, к величайшему огорчению хозяина дома, он [Гоголь] также отказался. Вина не хотел пить никакого, хотя тут были всевозможные вина.

– Чем же вас угощать, Николай Васильич? – сказал наконец в отчаянии хозяин дома.

– Ничем, – отвечал Гоголь, потирая свою бородку. – Впрочем, пожалуй, дайте мне рюмку малаги.

Одной малаги именно и не находилось в доме. Было уже между тем около часа, погреба все заперты… Однако хозяин разослал людей для отыскания малаги.

Но Гоголь, изъявив свое желание, через четверть часа объявил, что он чувствует себя не очень здоровым и поедет домой.

– Сейчас подадут малагу, – сказал хозяин дома, – погодите немного.

– Нет, уж мне не хочется, да к тому же поздно…

Хозяин дома, однако, умолил его подождать малаги. Через полчаса бутылка была принесена. Он налил себе полрюмочки, отведал, взял шляпу и уехал, несмотря ни на какие просьбы…» (И. И. Панаев. «Из воспоминаний»; цит. по: Гоголь в воспоминаниях современников…).

25.10 C. 56. А Модест-то Мусоргский! Вы знаете, как он писал свою бессмертную оперу «Хованщина»? Модест Мусоргский лежит в канаве с перепою, а мимо проходит Николай Римский-Корсаков, в смокинге и с бамбуковой тростью. Остановится Николай Римский-Корсаков, пощекочет Модеста своей тростью и говорит: «Вставай! Иди умойся и садись дописывать свою божественную оперу „Хованщина“!»

И вот они сидят – Николай Римский-Корсаков в креслах сидит, закинув ногу за ногу, с цилиндром на отлете. А напротив него – Модест Мусоргский, весь томный, весь небритый – пригнувшись на лавочке, потеет и пишет ноты. Модест на лавочке похмелиться хочет: что ему ноты! А Николай Римский-Корсаков с цилиндром на отлете похмелиться не дает…

Но уж как только затворяется дверь за Римским-Корсаковым – бросает Модест свою бессмертную оперу «Хованщина» и – бух! в канаву. А потом встанет – и опять похмеляться, и опять – бух!.. —