Читать книгу "Боль - Ольга Богуславская"

Имеет смысл обратить внимание и на так называемую "виновную осведомленность". Торховской сообщил следствию то, что могло быть ему известно строго в двух случаях: либо он сам это видел (и о чем не знали работники милиции и прокуратура), - либо кто-то ему об этом рассказал.

Если видел сам - нужно делать выводы.

Если кто-то рассказал - следовало установить кто.

Результаты экспертиз дали мало.

Задавался ли Н.В. Лысенко вопросом: отчего так случилось? Ведь такая малая результативность имела место в первую очередь потому, что был избран самый удобный, но самый некачественный порядок назначения экспертиз. Если все делать по науке, экспертизы назначают в порядке, который дает возможность сохранить материал для возможно большего количества исследований. Если же руководствоваться тиканьем будильника, тогда получается то, что вышло по делу об убийстве Тани: когда Светлана Владимировна Гуртовая, лучший российский эксперт-биолог, получила фрагменты с кровью, они оказались так ничтожно малы, что работать с ними было уже бесполезно.

Отказавшись от своего чистосердечного признания, Михаил Торховской сослался на то, что сделал его под давлением работников милиции. Не странно ли, что он не написал ни одной жалобы? Даже и после того, как был освобожден из-под стражи, не говоря уже о времени пребывания в изоляторе. Одно простое и естественное чувство самосохранения, о котором уже так много нами говорилось, отчего оно не подсказало ему, что дело всего лишь приостановлено. Ему может быть снова дан ход. А жалоб нет - при том, что речь идет о тяжком подозрении...

Можно ещё раз вернуться и к факту потери ключей - он был опровергнут показаниями нескольких свидетелей.

Но почему не был дан ход показаниям старшего оперуполномоченного Бабушкинского РУВД С.В. Толкачева о том, что Торховской не мог видеть, что у Тани перерезано горло, но знал об этом?

Я не знаю, кто убил Таню Панкратову. Не знают этого и в прокуратуре России, следователь которой решился поставить многоточие в пятитомном деле.

Но можно ли со всей ответственностью утверждать, что предварительное следствие исчерпало все свои возможности, как о том говорится в постановлении о приостановлении следствия?

У следствия была ещё одна, последняя возможность.

Дело могло быть направлено в суд.

Давайте спросим у первого встречного, что он знает про следствие и суд, - и мы услышим нечто значительное.

Нам скажут - готова спорить, так ответит каждый второй, - что следственные и судебные инстанции являются разными отделами одного и того же департамента. И работу они выполняют одну и ту же.

Это роковое заблуждение владеет не только простыми смертными, но и представителями тех отделов департамента, которым уж непременно следовало бы различить свои и чужие задачи.

Адвокат Генри Резник сформулировал диагноз так: "Совместно борющиеся с преступностью, получающие на совещаниях и "коврах" одни и те же упреки в росте преступности и снижении раскрываемости, суд, прокуратура, следствие, милиция утрачивают основу своих отношений - взаимную независимость - и действительно ощущают себя элементами единой репрессивной системы".

Люди смертны.

Им свойственно ошибаться.

Поэтому человечество, веками стараясь отыскать инструмент, с помощью которого можно установить истину, остановилось на формуле, выдержавшей все мыслимые испытания: предварительное следствие и оперативные службы отыскивают доказательства и предъявляют их государственному обвинителю. Суд же исследует собранное следствием и защитой и только после этого делает вывод. В таком разделении труда содержится наиболее существенная гарантия возможной объективности.

Скажите, что важней, что лучше: день или ночь?

Вы улыбнетесь: дурацкий вопрос... Значит, вряд ли кто возьмется утверждать, что день нужнее ночи или что ночь важнее дня. Они едины, потому что вместе составляют некую меру.

А как же тогда люди, облеченные властью, берут на себя смелость выбрать одну из двух инстанций - только предварительное следствие, на суд не тянет - и при этом всерьез полагают, что такой выбор - в их компетенции.

Так называемые "оценочные" дела имеют лишь одну перспективу, если нас волнует божий суд в понимании неверующих: такие дела должны пройти через поединок обвинения и защиты. Никто не знает и не может знать заранее, что выяснится в суде, какими будут аргументы сторон и как в целом сложится судебное заседание.

Тем не менее дело об убийстве Тани Панкратовой до суда не дошло. А каковы вообще были его маршруты?

Шестого октября Танина мама, Эмма Васильевна Панкратова, пришла к прокурору Бабушкинского района и от него узнала, что сегодня звонили из прокуратуры Москвы и велели срочно привезти дело.

- Странно, - сказал он. - Мы считали, что убийца установлен, собирались дело в суд передавать...

Эмма Васильевна пошла к следователю Герасимову, который вел дело.

- Действительно, странно, - поддержал Герасимов прокурора.

Таким образом, выходило, что дело негласно побывало в союзной прокуратуре, там с ним ознакомились - зачем? - и вот оно отправлено в городскую.

А следователь городской прокуратуры Денисов по истечении четырех месяцев сказал Таниным родителям: Торховского держать под стражей больше нельзя - нет мотивов. И отказался просить отсрочку в прокуратуре России.

Когда мера пресечения была Торховскому изменена и его освободили, Эмма Васильевна и Владимир Алексеевич Панкратовы начали писать письма во все возможные инстанции.

Целый год дело находилось в прокуратуре России.

Оттуда оно вышло с вердиктом, который нам уже знаком.

Странно все-таки: люди месяцами на коленях ползают, умоляют, чтобы вышестоящая прокуратура познакомилась с делом - и все без толку, будь там хоть три трупа, хоть убийство ребенка. А тут никто ни о чем не просил само уехало. И не куда-нибудь, а сразу на самый верх.

Повторюсь: я не знаю, кто убил Таню Панкратову.

Но мне очень хочется знать, отчего так причудлива судьба этого уголовного дела и чем оно смогло заинтересовать инстанции, которые только некстати можно обвинить в излишнем любопытстве.

Рискну произнести вслух предположение, которое ни в коем случае не претендует на то, чтобы считаться истиной в последней инстанции. Это всего лишь предположение - но в отсутствие каких-либо других обратимся к нему.

На допросе 2-3 января 1991 года, который проводил следователь Афанасьев в присутствии Лысенко и адвоката Кисинежского, Торховскому был задан вопрос: кому принадлежит голос на пленке автоответчика, задавший вопрос Михаилу: "Номер рейса, на котором вы летите с бабкой? Дядя Женя".

Торховской ответил:

- Это голос Велихова, моего дяди.