Читать книгу "Бои местного значения - Василий Звягинцев"

Не оттого смолчал Буданцев, что надеялся на помощь, а просто считал, что незачем. Без пользы в данной ситуации. Сказал другое:

— Переулками поедете, как начали, возможно, и не попадетесь, до поры, конечно.

— А он умный, — иронически сказал Шестаков Власьеву. — Давайте его ко мне пересадим, ехать будем — и разговаривать. А то шею неудобно выворачивать все время. Ствол, конечно, у затылочка держите по-прежнему, коллега.

На секунду он остановил машину. Буданцев со сцепленными за спиной руками неловко пристроился на переднем сиденье.

— Вот так. И вам удобнее, и мне. Закурить желаете? Угостите его, друг мой. — Шестаков упорно не называл напарника ни по имени, ни по фамилии, и у опытного сыскаря Буданцева это родило некоторую надежду. Решил бы убить — не стеснялся в выражениях. И то, что стало известно о кольчугинской истории, тоже говорило в пользу наркома. Убивать он явно избегал.

Что же касается случившегося в квартире, ясности об этом эпизоде Буданцев так и не имел.

Переулков в Москве, слава богу, достаточно. Коротких и длинных, прямых и изгибающихся под самыми немыслимыми углами, которыми можно просквозить весь огромный город, ни разу не появившись на освещенных и контролируемых улицах.

Беда в другом — до сегодняшней ночи Шестаков понятия не имел о существовании большинства из них. Он оказался в Москве в том возрасте и в той служебной роли, когда по улицам, за исключением самых близких к дому и месту службы, пешком уже не ходят. Тем более — просто так, для интереса и удовольствия.

Но, однако, выяснилось, что он их все же знал. Не хуже московского извозчика — ветерана кнута и облучка. Словно в мозг ему спроектировалась подробнейшая схема. Причем — с заранее нанесенным оптимальным маршрутом.

Нога сама подтормаживала перед поворотами, а руки вертели руль — с Мархлевского на Костянский, по Ананьевскому на 1-й Коптельский, вдруг резко вправо на Безбожный, потом на Переяславку, на Пантелеевскую — вдоль железнодорожного полотна, с нее вправо на переезд, мимо Пятницкого кладбища (здесь можно резко прибавить газу) — и снова направо, в одну из Сокольнических просек.

Тишина, темнота, безлюдье, снова ощущение свободы и почти что счастья. Проскочили, прорвались! Сотни заснеженных гектаров леса вокруг. Погони нет. А если бы и появилась — звук мотора и свет фар можно будет засечь очень заблаговременно. На все времени хватит — и отъехать бесшумно в следующий лесной квартал, и «языка» ликвидировать, и даже пешком уйти, бесследно растворившись в левитановских аллеях.

До утра недалеко. Если ничего не случится — в половине шестого откроется метро, доедем до Киевского, повидаемся с Овчаровым, а там можно и домой, на утонувший в снегах кордон.

Впрочем, счастье и радость — они не для всех.

— У нас там вроде кое-что осталось? — спросил Шестаков у Власьева, забыв, что тот не присутствовал при сцене в Нескучном саду. Опомнившись, объяснил, о чем речь. Из кармана на дверце извлек оставшуюся бутылку. В просторном заднем отсеке, используя откидные сиденья как столик, выпили, пожалев, что закусить нечем, за успех и чтобы окончательно привести в порядок нервы. Поднесли стаканчик и пленнику.

— Даю слово офицера, — вспомнил совсем уже забытую лексику Шестаков, — если расскажете сейчас все и откровенно, убивать вас не буду. Мне это просто незачем. Пристегну наручниками к рулю — и сидите до утра. Мотор заведем, печка работает — не замерзнете. А уж там — как получится.

— Плохо получится, — хмыкнул Буданцев. — Вы ж должны представлять, что со мной после всего происшедшего сделают.

— Если не расстреляют — все остальное переживаемо, — успокоил его Шестаков. — Думаете, мне весело бегать сейчас, как загнанному зайцу? Однако бегаю, поскольку даже такая свобода лучше пыточной в Сухановке или безымянной могилы.

— Это так, — согласился Буданцев. — Только мне предстоит как раз камера. А я из нее только позавчера чудом выбрался. Еще не нальете?

— Запросто. Пусть бутылка и последняя, но вам нужнее. Мы, если повезет, найдем где добавить, вам же куковать придется долго. Что вы там насчет камеры сказали? Подробнее, если можно.

Буданцев, которому спешить было некуда, довольно точно изложил суть предыдущих событий.

— Интересно, даже весьма интересно, — протянул Власьев. — Но об этом будем размышлять позже. Сейчас нужно сматываться.

Шестаков считал совершенно так же, но сказанное Буданцевым вызвало у него гораздо больше эмоций, чем у старшего лейтенанта.

— Что же мне с вами-то делать, коллега? — обратился он к сыщику. — Я вам очень сочувствую. Однако вы же нас немедленно и непременно выдадите. Вот если б вы дали слово, что хоть до обеда время протянете.

Жить Буданцеву хотелось, очень хотелось. И нарком в самом деле вызывал в нем сочувствие. Но в то же время…

Шестаков его понял.

— Черт с вами. Не могу я вас сейчас застрелить. Поступайте, как совесть подскажет. Только все шины проколоть придется, а то вы, чего доброго, уехать вздумаете… Руль-то крутить можно и в наручниках.

— Если вы столь гуманны, что хотите оставить ему машину с работающим мотором, — вмешался Власьев, — с чем я лично категорически не согласен, то вернее будет сломать рычаг переключения скоростей, поскольку на спущенных колесах куда-нибудь доехать все равно можно.

Такой интересный пошел, чисто мужской, технический разговор. После пары сотен граммов.

Пришло время сказать слово и Буданцеву, поверившему, что убивать его не станут.

— Ваши опасения напрасны. Если наручники застегнуть вокруг рулевой колонки, то до скорости мне никак не дотянуться.

— Если потрудиться, то можно и ногами первую включить, а то и зубами даже, — задумчиво возразил Шестаков. — Впрочем, все это ерунда. Не о том говорим.

Свет фонаря ударил ему в лицо. Шестаков машинально прикрыл глаза рукой, в которой был зажат «вальтер». Сквозь опущенные ресницы он различил темную фигуру человека, в отставленной руке которого тоже поблескивало нечто огнестрельное.

— Бросьте оружие, товарищ нарком. У меня к вам тоже есть вопросы.

Лихарев, а это был он, настолько верил в свое превосходство над любым человеком в этом мире, что, несмотря на имевшиеся уже у него сведения о необычной манере поведения Шестакова, не предпринял никаких специальных мер безопасности. Да вроде и незачем было — момент полной внезапности, расстояние около шести метров, наведенный на наркома длинноствольный «маузер», а пистолет Шестакова оказался в совершенно непригодной для ответного выстрела позиции.

— И не делайте резких движений, — продолжал Валентин, одержимый распространенной слабостью — словесным недержанием перед лицом уже бессильной жертвы, — побегали вы достаточно, пора и остановиться. Бросьте оружие, и поговорим спокойно, благо есть о чем.

Незнакомец говорил вполне доброжелательно и любезно, но Шестакову показалось — издевательски. Что и подействовало известным образом.