Читать книгу "Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд"

Байрон нашел забвение в заботах о судьбе Титы, потому что в ночь смерти Аллегры к нему пришло известие о намерении сослать его слугу. Байрон через Докинза использовал все свое влияние, но тщетно. Во флорентийской тюрьме Титу вынудили сбрить подозрительную бороду. Шпион Торелли записал в своем дневнике: «…когда ему приказали побриться, он решил, что бороду отдадут его хозяину, лорду Байрону, но, когда его разубедили, он бережно завернул ее в бумагу». Тите, который перестал быть устрашающей фигурой, разрешили вместо ссылки в Болонье отправиться в Лукку, откуда он пробрался к Шелли во дворец Магии.

Байрон понимал, что наказание Титы и семьи Гамба направлено против него самого. Хотя он знал, что для Гамбы будет лучше уехать из Пизы и поселиться в его летнем доме неподалеку от Ливорно, пока не утихнет шумиха вокруг истории с Маси, он все же до середины мая оставался во дворце Ланфранки. Лень и уныние, охватившие его после смерти Аллегры, мешали ему уехать.

Шелли и Уильямсы уехали, а Трелони отправился в Геную, чтобы наблюдать за строительством лодок. Дело Маси еще не закончилось, потому что правительственные чиновники питали подозрение и недоверие к Байрону, а его слуги и друзья способствовали развалу пизанского кружка, начавшемуся после отъезда Шелли. В конце мая Байрон отправил большую часть своих вещей и вещей графа Гамбы на виллу в Ливорно.

Глава 25
Гибель Шелли
1822

Вилла Дюпьи представляла собой низкий приземистый сельский дом, расположенный на склоне холма в четырех милях от Ливорно. Летом тонкие розовые стены, казалось, пропускали солнечные лучи. Главным преимуществом виллы была ее уединенность, близость к морю и прекрасный вид с террасы на оливковые деревья, белые домики Ливорно и ослепительный простор Средиземного моря. С балкона открывался вид на Эльбу и Корсику.

Приехав в предместье Монтенеро, где находилась вилла, Байрон обнаружил, что в гавани причалила средиземноморская эскадра Соединенных Штатов. Байрону много лет льстило восхищение американцев его творчеством, он часто подумывал о путешествии в эту молодую страну, где, по его мнению, он обретет «посмертную славу», и он выразил желание осмотреть американский фрегат, после чего получил сердечное приглашение командира конвоя Джейкоба Джоунса осмотреть корабль «Конституция». Молодой выпускник Гарварда двадцатидвухлетний Джордж Бэнкрофт, возвращавшийся из Германии и ставший впоследствии известным американским историком, оказался проездом в Ливорно и стал свидетелем встречи Байрона с экипажем корабля. Он вспоминал, что, поднявшись на палубу, Байрон был взволнован и скован, возможно, из-за своей хромоты, но, когда его восторженно приветствовали молодые американцы, он стал «смелее, откровеннее и радостнее». После этого он посетил корабль «Онтарио», где с удовольствием обнаружил нью-йоркское издание своих поэм. Это польстило его самолюбию и подкрепило уверенность в своей всемирной славе. Байрон говорил Муру, что «лучше бы получил приветственный кивок от американца, чем табакерку от императора».

На следующий день молодой Бэнкрофт зашел в Монтенеро, и Байрон забросал его вопросами о Вашингтоне Ирвинге, чьей «Историей Нью-Йорка до конца голландской династии» он восхищался. Бэнкрофт также общался с Гете и передал Байрону, что этот корифей литературы был в восторге от «Манфреда» и «Дон Жуана», которые он считал «полными жизни и гениальности». Байрон представил Бэнкрофта Терезе и сказал, что только что заказал для нее в Вене фортепиано. «Мы говорили по-итальянски, и, судя по всему, лорд Байрон прекрасно владел этим языком».

Однако беспокойство не оставляло Байрона. Несмотря на вид Средиземного моря, приятные вечера с Терезой среди роз, жасмина, гелиотропа и тубероз, когда они любовались рыбачьими лодками в заливе и мерцающими огнями на воде, переезд в сельский дом не решил проблем, связанных с делом Маси. Семья Гамба жила в постоянном страхе быть высланными из Тосканы, а малая вероятность найти убежище в каком-нибудь уголке Италии, томящейся под австрийским владычеством, заставляла Байрона подумать о Южной Америке. Его так вдохновил успех патриота Симона Боливара в деле освобождения Колумбии и Венесуэлы от испанского ига, что, осознав невозможность назвать свою шхуну в честь Терезы, он, бросая вызов тиранам Италии, назвал ее «Боливар».

12 мая в Леричи доставили лодку Шелли. «Она ходит как в сказке», – писал Шелли Робертсу. Однако Шелли и Мэри были раздосадованы, когда увидели на гроте название «Дон Жуан». На это имя они согласились по предложению Трелони, но потом Шелли передумал и по желанию Мэри хотел назвать лодку «Ариэль». Но тут пришел черед Байрона обижаться, и он упросил Робертса назвать лодку в честь своей поэмы. В конце концов Шелли и Уильяме стерли название. «Не знаю, что скажет лорд Байрон, – писала Мэри, – но, хотя он лорд и поэт, это не дает ему права превращать нашу лодку в угольную баржу». Несмотря на желание Шелли держаться подальше от Байрона, становится очевидным, что он не очень возражал против названия «Дон Жуан», которым Мэри, Шелли и остальные продолжали именовать эту лодку.

Чиновники во Флоренции, Пизе и Ливорно немедленно узнали, что Байрон построил в Генуе лодку и установил на ней пушку. Президент Пуччини, глава правительства во Флоренции, поторопился подписать приказ, запрещающий Байрону плавать вдоль побережья и предписывающий поставить лодку на якорь в Ливорно и строго выполнять установленные законы. Итак, правительство было готово к прибытию этого опасного судна. 18 мая Трелони привел «Боливара» к берегам Ливорно и жаждал поскорее показать лодку поэту. Но когда Байрон взошел на борт, Трелони понял, что он уже потерял к ней интерес, и не мог уговорить его выйти из гавани. Правительство установило настолько жесткий запрет – Байрону не разрешалось курсировать даже вблизи Ливорно, – что плавание казалось бессмысленным. Поэтому шхуна осталась под присмотром Трелони и матросов у причала, а мрачный Байрон уединился в Монтенеро и не желал воспользоваться своей новой и дорогой игрушкой.

20 июня Шелли узнал о приезде Ханта в Геную и был готов отправиться в Ливорно, если бы не болезнь Мэри, задержавшая его до 1 июля. Шелли беспокоился об отношениях Ханта с Байроном и издании нового журнала. «Между нами говоря, – писал он Горацию Смиту, – я боюсь, что из нашей затеи ничего не выйдет, потому что я, так долго бывший промежуточным звеном между молотом и наковальней, скоро перестану быть и им и не могу представить, как долго продлится союз орла и вьюрка».

Однако Шелли было не суждено присутствовать при встрече орла и вьюрка, поскольку Ли Хант прибыл в Ливорно в конце июня или 1 июля и был препровожден Трелони в летний дом Байрона. «День был очень жаркий, – вспоминал Хант, – и когда я добрался до дома, то оказалось, что это самый жаркий и неуютный дом на свете». Конец тяжелого пути увенчался для Ханта сценой из итальянской трагикомедии на вилле Дюпьи. Ссора слуг Байрона и Гамбы окончилась тем, что Пьетро получил ножевую рану руки, а преступник, слуга Байрона Папи, был схвачен и «озирался на всех, как тигр». Байрон, привыкший к итальянским страстям, принялся за дело. Когда они отправились на верховую прогулку, слуга с рыданиями бросился к хозяину и молил его о прощении, но Байрон оставался непреклонен и выгнал его. Полиция, за которой он послал, все равно заставила бы его уйти.