Читать книгу "Про Иону - Маргарита Хемлин"

— Она бы все равно поехала, так лучше с Любкой. Не одна.

Вечером прогуливаемся с Любочкой перед сном, поджидаем Гришу с поздней работы, и тут она мне говорит:

— Если б не Давид, мы бы с тетей Любой еще раздумывали, но он помог, значительно облегчил наши бумажные приготовления. Он тоже едет. Мы пересекаемся в Вене. Там окончательно решим — в Израиль, в Америку или еще куда. Будем держаться втроем.

И Давид тут. Я попросила между прочим, ненавязчиво, но твердо, чтоб Люба не упоминала при отце Давида.

— Почему, мама? Ты ему столько хорошего сделала. И папа тоже. Что тогда случилось? КГБ вас мучил?

— Лучше б КГБ.

Люба что-то перемолола внутри себя.

— Мама, скажи честно, у тебя с Давидом что-то было? Он при твоем имени мнется. И ты на дыбы.

— Ничего не было. Я ж не Любка, — ответила — и сама себя поймала за язык. Не Любка.

Дочка тихонько:

— А что Любка? Любка с Давидом расписались два года назад.

— Тебе Любка приказала молчать про него?

— Ага.

Смешно сказать. У меня внутренности перевернулись. И Любка столько терпела и не рассказала, что вышла замуж?

Я бы многое могла поставить на место. И про раввинство Давидское, и про его слова в адрес Любки.

И вообще. Если б имело значение хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь. Они ненормальные. Партизаны в тылу врага.

Назавтра в поезд, и — поехала моя доченька в Ленинград и так далее. Ждите, говорит, звонка из Вены.

Приснилось, что из вены на моей руке хлещет кровь и оттуда голос Любочки: «Алло, алло, мамочка!» — я ей кричу, что слышу, а она меня не слышит и опять: «Алло-алло-алло». Объяснить, почему такой сон, просто. Я постаралась не обратить внимания. Но впечатление осталось очень тягостное.

Вот.

Настало время перевозить стариков.

Перевезли. Со всем их барахлом. Выше крыши. Лия ничего не разрешила выбросить.

Еле-еле продали хибару за маленькие деньги. Купил тот самый дядька, что провожал нас до калитки, — Алексей Тыщенко.

Я у Гриши спросила, какие у них с ним контры. Оказалось, и там след Соломона. Отец этого дядьки, Сергей Тыщенко, будучи еще холостым, когда-то подбивал клинья к Соломоновой дочке Еве. Соломон отказал ему с позором на весь Остер. Как гой посмел зариться на его кровь? Ева ни за кого замуж не вышла. Как раз перед войной ее взяла к себе в дом одна женщина при смерти — для ухода. В этом доме Арон с Евой и жили, она им его завещала.

Когда немцы пришли, Ева бегала по Остру в одной сорочке и кричала не своим голосом, что Соломон вернется, а его покормить нечем, так нет ли чего кошерного у евреев. На чистом еврейском языке. Тронулась. Ее, конечно, застрелили. А когда Арончик с войны вернулся, ему кто-то подсказал, что застрелил Еву Сергей Тыщенко, который сразу записался в полицаи. Арончик к нему — тот отнекивается и божится, что любил Евочку, несмотря на то что женился на другой. А что было делать, если Соломон отказал. Арон не поверил и полосонул ножом плечо. Промахнулся, так как находился не в себе.

В 69-м Сергей Тыщенко умирал от какой-то скоротечной хвори, причем сильно пил, и позвал Арончика. Арончик не пошел. Сергей его звал-звал, и жена прибегала, умоляла прийти, и сын — Арон ни в какую. И будто бы перед самой смертью Сергей велел сыну передать Арончику такие слова:

— Я Еву убил, потому что хотел как лучше.

Сын это крикнул в хату и плюнул на Арончиков порог.

И вот — купил Аронову хатку.

Из Гришиных слов получалось, что старикам о покупателе нельзя говорить ни в коем случае. Расстроятся.

Сделали все как положено: новые обои, в ванной-туалете выложена ромбиком белая плитка. Кровати готовы, новый унитаз чешский, надежный, радость им на старость лет, конечно.

Правильно говорят: не трогай, а то хуже будет. Старики болели один за другим. Причем с выговором в мою сторону, что я не умею лечить элементарных вещей. По всякому расстройству требовали участкового врача. А участкового жди, с работы отпрашивайся. Сами дверь ни за что не откроют: Лия из вредности, Арон — потому что не услышит звонка.

А тут — бац.

Чернобыль. Мирный атом, будь он проклят.

Гришу на третий день направили туда на работу. Всех, кто мог, на грузовики пересадили, и его тоже.

Все вернулись через месяц, а он пробыл целых три, вместе с шахтерами рыл тоннель под реактор. А чтоб реактор, как Гриша мне объяснил, не провалился, грунты заморозили жидким азотом. У него же, дурака, в военном билете записано: «механик азотодобывающей станции» — он служил в ракетных войсках, ему давали за вредность молоко и положен был на завтрак кусочек сыра.

Сколько он в Чернобыле получил рентген — не знаю, но точно больше, чем сыра. Получил свою долю на полную катушку.

Приехал и говорит:

— Хорошо, главное, Любочка уехала. А мы как-нибудь.

Говорили, что несчастье произошло, потому что разрыли могилу еврейского святого, знаменитого. Но это много на себя берут, кто говорил.

Дотянулся Соломон до Гришеньки таким научным образом через рентгены. Хоть и косвенно.

Никто ж не знал… Потом разговоры пошли, что и Чернигов будут отселять. Ходили по улицам с дозиметрами, мерили. И у нас в больнице мерили, в приемном покое. Когда из сел особенно, из области. У этой штуки стрелка ломается, а врач прописывает: пейте йод.

Атмосфера накаленная.

Арон слушает радио на всю громкость и толкует в соответствии со своим пониманием:

— Без паники. При эвакуации в первую очередь нельзя допускать панику. Правительство правильно поступает, что официально про эвакуацию не заявляет. Оно наш народ знает. Сейчас же разметут соль и сахар со спичками, потом примутся за промтовары, не остановишь. Я, например, спокоен.

Я им капала йод на сахар три раза в день, и они ели.

Капаю и думаю: «Как мы с вами с места стронемся, куда поселят? Если в палатки, плохо дело. Хорошо бы в общежитие. И разрешили бы взять с собой хоть что-то. Окажемся голые-босые». И вижу, и вижу, как в кино. Спать не могу.

Звонит Любочка из Ашкелона:

— Немедленно начинайте оформление, я вам высылаю вызов. У нас пишут, что положение катастрофическое.

Гриша высказался:

— Никуда не поеду. Никто не знает, как повернется. Нас пока с места не гонят, значит, ничего.

Пересидели.

Через пару лет успокоились. Саркофаг построили, мерить перестали. Я, как медработник, видела: ничего радостного. Дети болеют, всякие аномалии. И что? Ничего.

После всех нервов Арончик взял себе в голову, что им с Лией надо возвращаться в Остер.