Читать книгу "Город женщин - Элизабет Гилберт"

шею, изувеченную шрамами.

– Вы пострадали, – по-идиотски ляпнула я. Само собой, он пострадал. – Простите. Я не знала.

– Ничего страшного. Откуда вам было знать?

– Да нет же, Фрэнк, простите.

– Знаете, не вы же это со мной сделали.

– И тем не менее.

– Другие в тот день тоже пострадали. Я очнулся на госпитальном судне, нас там набралось несколько сотен, и у некоторых ожоги были похуже моего. Нас вытаскивали из горящей воды. Но многие из тех ребят – у них сейчас все хорошо. Не понимаю, почему у меня не так. Ни у кого больше такого нет.

– Такого, – тихо повторила я.

– Ну, что я не выношу прикосновений. И не могу сидеть на одном месте. И находиться в замкнутом пространстве. Просто не могу. В машине, когда я за рулем, все отлично, но на пассажирском сиденье или если нужно долго сидеть – нет. Я постоянно должен быть на ногах.

Так вот почему он не захотел встречаться в ресторане и сидеть на скамейке! Он не терпит замкнутых помещений и не может спокойно усидеть на месте. И не выносит прикосновений. Вот почему он такой худой – еще бы, все время ходить туда-сюда.

Господи, вот бедолага.

Я заметила, что он разволновался, и спросила:

– Хотите еще немного пройтись? Такой прекрасный вечер, а я люблю гулять.

– С удовольствием, – ответил он.

И мы пошли дальше, Анджела.

Просто шли и шли куда глаза глядят.

Глава тридцатая

И конечно, Анджела, я влюбилась в твоего отца.

Влюбилась, хотя это и противоречило всякой логике. Трудно было представить двух столь непохожих людей. А может, там любовь и вспыхивает ярче всего – в пропасти меж двух противоположных полюсов.

Я всегда жила в комфорте и пользовалась привилегиями своего происхождения; я скользила по жизни легко, как по гладкому льду. В самый жестокий век человеческой истории я практически не испытывала страданий – не считая мелких бед, которые сама же на себя навлекла. (Счастлив тот, чьи беды обусловлены лишь его собственной глупостью.) Да, мне приходилось много работать, но не мне одной, да и профессию выбрала не самую героическую – шила красивые платья для красивых девушек. Вдобавок ко всему огромное место в моей жизни занимали чувственные наслаждения; я мыслила свободно, презирала условности и посвятила всю себя поиску удовольствия.

Что до Фрэнка…

Он был чужд всякого легкомыслия – весомая личность, даже суровая. С самого детства жизнь не баловала его. Он ничего не делал походя, бездумно, просто так. Будучи родом из бедной семьи эмигрантов, он не позволял себе ошибаться. Рьяный католик, полицейский, ветеран, прошедший ад во имя своей страны. В нем не было даже намека на чувственность. Во-первых, он не терпел прикосновений, но дело не только в этом. У него напрочь отсутствовала тяга к гедонизму. Он одевался сугубо практично, еду воспринимал как топливо. У него не было друзей; он не ходил в кино и ни разу в жизни не посещал театр. Не пил спиртное. Не танцевал. Не курил. Не дрался. Был ответственным и бережливым. Не шутил, не дурачился, не паясничал. Он всегда говорил правду.

А еще Фрэнк был примерным семьянином и отцом красивой девочки, названной в честь ангелов Господних.

В разумном и логичном мире наши пути никогда не пересеклись бы. Что общего у Фрэнка Грекко, человека крайне серьезного, и легкомысленной персоны вроде меня? Что нас свело? Не считая моего брата Уолтера – человека, рядом с которым мы оба чувствовали себя жалкими ничтожествами, – нас ничего не связывало. А общая история у нас была такой, что о ней хотелось поскорее забыть. В 1941 году мы провели вместе несколько ужасных часов, стоивших нам многих лет стыда и душевной боли.

Так почему же спустя двадцать лет мы полюбили друг друга?

Не знаю.

Я знаю лишь одно, Анджела: наш мир безумен и лишен всякой логики.

Вот как все было.

Через несколько дней после нашей встречи в парке патрульный Фрэнк Грекко позвонил мне и предложил прогуляться еще раз.

Звонок раздался в «Ле Ателье» довольно поздно, ближе к десяти вечера. Я вздрогнула, когда затрезвонил рабочий телефон. Я оказалась внизу по чистой случайности: перешивала платье. Руки затекли, глаза устали. Я собиралась подняться наверх, посмотреть телевизор с Марджори и Натаном и завалиться спать. Сначала решила даже не брать трубку, но потом все-таки подошла и услышала голос Фрэнка: он спрашивал, не соглашусь ли я с ним прогуляться.

– Сейчас? – растерялась я. – Вы хотите погулять прямо сейчас?

– Если вы не против, конечно. Не могу сидеть дома. Все равно выйду на улицу, вот и подумал: вдруг вы составите мне компанию.

Его предложение удивило меня и тронуло. Мужчины часто звонили мне в такой час, но никто не приглашал прогуляться.

– Конечно, – отвечала я. – Почему бы и нет?

– Буду через двадцать минут. Поеду по городу, а не по скоростному шоссе.

В тот вечер мы дошли до самой Ист-ривер. Наш путь пролегал по кварталам, где в те времена бродить по ночам было небезопасно. Потом мы вышли на старую набережную, достигли Бруклинского моста и перебрались на другой берег. Было холодно, но безветренно, и нас согревала неустанная ходьба. На небе светил тонкий месяц, и даже звезды были видны.

В тот вечер мы узнали друг о друге все.

Фрэнк рассказал, что стал патрульным именно из-за неспособности сидеть на одном месте. На кабинетной работе он полез бы на стенку. Патрулирование улиц по восемь часов в день подходило ему идеально. По той же причине он брался за лишние смены, с готовностью соглашаясь заменить коллег, когда им требовался выходной. Если везло и выпадала двойная смена, он проводил на ногах по шестнадцать часов подряд. И только тогда уставал достаточно, чтобы крепко проспать ночь. Ему не раз предлагали повышение, но он отказывался. Повышение означало кабинетную работу, чего он не вынес бы.

– Патрульный или дворник – другая работа мне не подходит, – признался он.

Но должность патрульного не позволяла ему применить свой блестящий ум. Твой отец был очень умен, Анджела. Не знаю, догадывалась ли ты об этом при его-то скромности. Но Фрэнк обладал почти гениальными способностями. Он родился в семье неграмотных родителей, в толпе братьев и сестер его не замечали, но он с детства был вундеркиндом в математике. Пусть внешне он ничем не отличался от тысяч других ребят в приходе Пресвятого Сердца – детей портовых рабочих и каменщиков, кому суждено стать портовыми рабочими и каменщиками, – но Фрэнк был