Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

повеяло от груди Ангелики! Николаус, будучи не в силах бороться с собой, с желанием, коснулся губами её груди. А там, где коснулся, вдруг заметил родинку — в комнате уже достаточно развиднелось. Родинка на левой груди Ангелики была маленькая, не больше пшеничного зёрнышка, но такая очаровательная!..

Когда Ангелика ушла, он ещё лежал некоторое время, бережно перебирая в памяти волнующие моменты двух ночей, проведённых с ней. И незаметно для себя уснул. Утренний сон так сладок!..

А когда проснулся, порадовался солнцу, заглянувшему в окно. Поглядев на солнце, золотое, ослепляющее, сразу вспомнил про Ангелику. Уткнулся лицом в подушку — та ещё хранила волнующий запах Ангелики, тонкий аромат каких-то цветов. Ангеликой же пахли и руки его.

Глава 57

Русские идут...

есмотря на сложности, возникавшие и множившиеся в связи с вторжением в Отстзейский край московского войска, несмотря на постигшие их беды, семейство Аттендорнов старалось не изменять своим привычкам. Как и прежде, каждый вечер собирались они за обеденным столом, накрываемым слугами в каминном зале, являвшем собой сердце славного Радбурга. И всякий раз не забывали пригласить к столу дорогого гостя своего — Николауса Смаллана; гостеприимные хозяева, Аттендорны и в большом, и в малом выражали ему почтение и трогательно заботились о нём (причём всё заметнее становилось заботливое отношение к Николаусу со стороны всеобщей любимицы, истинного украшения дома Аттендорнов — прекрасной Ангелики; и не укрывались от внимательных глаз барона Ульриха и Удо знаки искреннего чувства, сильнейшего из чувств, к их дочери и сестре со стороны гостя)... Осталась неизменной привычка совместных обедов, однако не могло не измениться настроение, царящее в зале. Уже не слышались за столом шутки и смех, и не музицировали великодушно рыцари, и не приглашались более из деревни певцы, и не пели они модных мадригалов и канцонетт, и застольные забавы — бесконечные байки старого барона, загадки Удо, головоломки затейливой Ангелики — были забыты.

В этот вечер разговор зашёл о несчастьях, преследующих род Аттендорнов; неминуемо должен был такой разговор зайти, ибо пришли поистине тяжёлые времена. И начал его Удо. Кубок с вином стоял перед ним, но Удо, который много лет был с Дионисом запанибрата и лучше всех знал в замке кубкам и кружкам счёт, к кубку наполненному не притронулся. Слуга положил ему на блюдо толстый окорока кружок, но и на окорок Удо, который почревоугодничать любил с детства, смотрел равнодушно. И дымились, остывали рядом нетронутые им колбасы. И варёная рыба, благоухающая мускатом, не была замечена им. И черствел хлеб возле его руки.

Удо сказал:

— Все несчастья сыплются на наш дом, будто мы более других прогневили Небеса.

— Да, — с грустью кивнул барон Ульрих, — сначала ушла Эльфрида, жена моя. Безвременная смерть.

— Потом Отик, — поддержала Ангелика, — братик наш. Безвременная смерть.

— А теперь вот тётушка Фелиция, — Удо покосился на место, которое всегда занимала Фелиция, если спускалась к столу. — Безвременная смерть...

— Берегите себя, дети, — заключил старый барон.

Сказал Удо:

— Ушли безвозвратно прежние добрые времена. Где наша любимая старая Ливония?

— Да, — кивнул барон, — сначала Нейгаузен мы потеряли, а теперь вот пал Феллин, и враг всё ближе.

— Полный дом чужих людей, — поддержала Ангелика.

— И зябко на душе, смутно на сердце, — Удо покосился на окна, замерцавшие далёкими сполохами.

— Что бы ни произошло... Берегите себя, дети, — просил барон.

Удо заметил:

— Подлые вилланы стали дерзки, смеют поднимать на своего господина глаза.

— Да, — согласился барон. — Всё меньше у них почтения к господам. И не помогают розги. О, где вы, добрые старые времена!..

— Я помню, в детстве... везде можно было гулять без охраны, — грустно улыбнулась Ангелика.

— И пели вокруг милые слуху немецкие песни. А ныне... — у Удо свинцом налились глаза. — Слышатся из каждого угла их примитивные переклички пастухов и качельные песни, и душу... душу вытягивает торупилль[89].

— Как бы ни повернулась судьба, не теряйте друг друга, дети.

Так они долго перечисляли бы беды, навалившиеся на их род и на Ливонию вообще, но внезапно вошёл в зал начальник замковой стражи Марквард Юнкер, в латах и при оружии, и, извинившись за своё неучтивое вторжение, сказал, что...

... русские пришли.

Кровь отхлынула от лица барона. Бросив вилку, он вышел из-за стола.

— Что значит «русские пришли»?

— Поднимитесь на стену, комтур. С северо-запада к Пылау приближаются огни. Целое море огней, комтур.

Барон, Удо и Николаус торопливо, но сохраняя спокойствие и присутствие духа, последовали за Юнкером. Едва они вышли во дворик, как услышали, что в Пылау тревожно бьёт колокол. Звон стал слышаться громче, когда они поднялись на стену.

Они действительно увидели целое море огней. И море это двигалось, оно было живое. Далеко-далеко на северо-западе огни сливались в сплошную яркую полосу; ближе к Пылау полоса распадалась на тысячи и тысячи отдельных огоньков; эти огоньки то растекались на стороны, то сбивались в нечто единое, в гущу — наверное, это были отряды, сотни воинов, всадников. Подобно огромным волнам, отряды подходящего войска накатывали на окрестности. Море огней мерцало, разливалось всё шире и захватывало уже улицы деревни. Помимо колокола, слышался отдалённый шум. Медленно, медленно этот шум нарастал.

— О мой Бог!.. — только и сказал барон.

В это время в Пылау царила невообразимая суматоха. Сполошно гудел церковный колокол. Кое-как наспех одетые, бежали прочь вольные бауэры, мастера с подмастерьями, торговцы, их жёны и дети, старики. Тут и там загорались дома. В свете занимающихся пожаров было видно: кто-то к замку бежал прямиком через сжатое поле, кто-то огородами и садами пробирался к лесу. По дороге везли на тачках какой-то скарб, тащили на руках малых чад. Разбегались люди, разбегался скот. Кричали что-то мужчины, голосили женщины, плакали дети. Мычали в страхе коровы, метались туда-сюда, блеяли овцы и козы. Иные из деревенских в оцепенении ужаса стояли возле домов своих и, не веря очам, глядели на быстро входящие в деревню отряды русских всадников. В латах и кольчугах, в кожаных доспехах, оцарапанных и посечённых, покрытых запёкшейся кровью, они были огромны, как великаны, злы и страшны, и было их неисчислимое множество.

Замолчал колокол, и вдруг быстро окуталась огнём и дымом церковь, тучи искр ринулись в небо. От огромного количества факелов в руках у русских,