Читать книгу "Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира - Флавиус Арделян"

Утром они решили проверить врата из дерьма и разделились: БартоломеусПалма отправился к тем, что были на востоке, святая – к тем, что на западе. Возле стен царствовала тишина, лишь в некотором отдалении от них ветер шуршал листвой и заставлял кроны деревьев беспокойно колыхаться. Приблизившись к первой двери, Женщина-Тень увидела, что невысокие кустики возле нее покрылись каменной крошкой, и поняла: ворота открывались, медленно, но верно. Она осмелилась ногтем отковырять присохшую корочку экскрементов, и, когда та упала, под нею разверзлась пустота. Святая приблизила нос к дыре и вдохнула: ее легкие наполнились воздухом родины, она как будто ощутила запахи Великих Мастерских, зловоние птиц на вершине Храма, сладкие гнилостные миазмы Розовой Башни, смрад узких улиц Порты. Она приложила к дыре ухо и прислушалась: до нее долетели смутные отголоски топота копыт и неустанного труда на строительных лесах.

Можно начинать.

Святая поспешила на условленное место в лесу, полная радости и любопытства относительно того, какие вести принесет Бартоломеус Костяной Кулак, идущий по Ступне Тапала в теле Палмы. По другую сторону от города скелет, облаченный в плоть, чувствовал те же самые эмоции при виде врат над’Мира, которые открывались у него на глазах. Он видел маленькие трещины, черные дыры, сквозь которые пока что ничего нельзя было рассмотреть, но можно было услышать звуки и ощутить запахи, обещавшие победу и спасение. БартоломеусПалма повернулся и побежал в лес, как вдруг его что-то дернуло за лодыжки; он услышал свист веревок, резкий змеиный шелест листвы – и повис, запутавшись в сетях, в двух метрах над землей.

– Эй… – робко вскричал он. – Эй…

Трава и листва зашуршали от чьих-то шагов; БартоломеусПалма попытался извернуться и разглядеть чужаков, но ничего не вышло. Он растерялся. Он принялся озираться, по-прежнему слыша шаги, шуршание одежды и даже шепоты, становившиеся все ближе, но людей все еще не видел. Потом пленник почувствовал рывок. Кто-то коснулся его и опустил на землю, и пускай никаких признаков людей так и не удалось обнаружить, невидимые руки освободили пленника от сетей и снова подняли, на этот раз не так высоко. БартоломеусПалма поплыл по воздуху к воротам города, несомый на невидимых плечах, и вокруг него сплетались слова, вылетая из невидимых уст, исчезая с той же легкостью, с какой появлялись.

– Эй… – попытался сказать Бартоломеус. – Эй… – попыталась и Палма.

* * *

Ульрик знал, что не скоро забудет то утро, когда нанятые Великими Мастерскими рабочие принялись трудиться над Планом. Ночь выдалась спокойная, с ясным небом и чистым горизонтом, но к восходу солнца с равнин подул сильный ветер, и Ульрик сгрыз ногти до мяса в страхе, что начало работ опять отложат. Он хотел со всем покончить побыстрее, и чем раньше Аль-Фабр приказал бы начинать, тем лучше – ведь Ульрик уже видел себя в не’Мире. Но перед этим он прожил несколько месяцев, словно охваченный безумием, днем ликуя и гордо рассекая толпы обожателей, ночью прячась под кроватью или озираясь в страхе в каком-нибудь коридоре; он то и дело из короля всех земель превращался в дряхлого и подозрительного императора.

Молодой инженер долго корпел над Великим Планом, создавая тайники и системы безопасности, камуфляж и шифры из дерева, опилок и смолы. Он бесчисленное множество раз перепрятывал второй план – настоящий – из одного места в другое, всегда заметая следы, а временами даже осмеливался носить его с собой, приклеив к коже под рубахой. Чернила отпечатывались на коже, как татуировка, – все из-за боязни оставить этот второй план без присмотра в комнате.

Первый план, как Ульрик называл проект Великого Плана, уже попавший на стол Аль-Фабра, был почти идентичен второму, который он рисовал параллельно, тайком, при свечах и истекая потом; разница между ними заключалась лишь в одном, и о ней знал только Ульрик. На втором чертеже было одно дополнительное помещение – тесное, выдолбленное в одной из опор, с узенькой винтовой лестницей, ведущей наверх, где должна была возлежать в ожидании Великая Лярва, с головой в облаках и телом между двумя мирами.

В день, когда Ульрик понес первый план в запыленный кабинет Аль-Фабра, мастер угостил его чашечкой коричневого зелья, к которому прилагались всевозможные разновидности сахара, а потом со смехом и чуть ли не со слезами на глазах похлопал молодого инженера по спине.

– У тебя получилось, мальчик мой! Я знал, что получится! – сказал он, склонившись над расстеленным посреди комнаты планом, водя над ним светильником из угла в угол. – Стоило мне увидеть тебя в первый раз, я сразу же заподозрил, что ты наделен бешеным стремлением, которое позволит складывать миры так, как нужно нам. Чудесно! Просто чудесно!

И он так поскреб бороду, что шорох эхом разнесся по всему кабинету.

– Э-э… – начал Ульрик. – Вы же знаете, нужно чтобы я сам работал над…

– Да, сынок, знаю.

– Чтобы не вышло, как в тот раз, с мостом…

– Я же сказал, что знаю, – перебил Аль-Фабр без намека на раздражение. – Ты Первый Конструктор Великого Плана, – продолжил он с улыбкой. – Собирай людей и начинай! Но побыстрее, сынок, потому что Мать корчится в родовых муках, и ты сам видишь – дни и ночи стали короткими, ведь она слишком часто ворочается с боку на бок.

После этого Ульрик всю ночь плакал от радости и облегчения: его мышцы расслабились, душа вырвалась из тисков страха. Ему приснилась Карина: она была в не’Мире, пусть юноша и не знал, как выглядит не’Мир, и ему выпало следить за ней откуда-то сверху, как ястреб или сокол, вечный и вместе с тем эфемерный. Его разбудили шаги во тьме. Он подумал, что в комнату зашел Арик, да и только. Но с каждой ночью шум среди теней в мастерских усиливался, как будто эхо из-за пределов мира, постоянно опережающее молодого инженера на шаг, и Ульрик начал подозревать, что за ним следят, что кому-то известно о планах-близнецах и попытке обменять один мир на другой, чтобы увидеться с любимой, пусть он теперь и не знал, как она выглядит, как пахнет, как звучит ее голос и какова ее кожа на ощупь.

Будучи Первым Конструктором, Ульрик без труда работал, держа перед собой второй план, раздавая приказы направо и налево, расхаживая с чертежами под мышкой, все время переходя с места на место и позволяя остальным лишь мельком увидеть свои наброски. Ночью он прятал план под подушку или в один из ящичков, которые как будто появлялись из пустоты, а потом исчезали. Время от времени молодой инженер просыпался от звука шагов по коридорам, скрежета, с которым кто-то осторожно приоткрывал окно, шепотов, в ночной тиши казавшихся слишком уж неслучайными. Так Ульрик понял: те, кто следил за ним из теней, желали, чтобы он узнал о слежке. Он спал все хуже, его разум не мог угомониться, и казалось, внутри возникла чересчур туго натянутая струна, гудящая от беспокойства.

Что касается голоса Порты, который складывался из сотен и тысяч отдельных голосов жителей, кои нашли уместным день за днем собираться вокруг Храма Девяти Утроб, чтобы радостно приветствовать и восхвалять каждый миг вознесения Великой Лярвы, то город поклонялся Ульрику, как герою. В последний раз, как он помнил, такое проявление всенародной воли случилось, когда Порта заполучила солдата не’Мира, чье имя тогда со скоростью мысли обежало толпу: Данко Ферус. Что с ним стало потом, никто не знал. Теперь на улицах было еще больше над’Людей, которые свистели и аплодировали, когда молодой инженер шел мимо, пытались дотронуться и поговорить с ним.