Читать книгу "Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг"

Теперь, когда в Палестине установился мир и мамлюкам удавалось успешно сдерживать натиск монголов и крестоносцев, страна процветала. В мамлюкской империи Иерусалим ни в какой момент не был важным политическим центром, и его правителями назначались эмиры невысокого ранга, часто опальные. Фактически это было место ссылки для непокорных сановников – в городе, лишенном укреплений, они представляли меньше опасности. Многие из таких «ссыльных» активно включались в религиозную жизнь аль-Кудса. Некоторые получали престижную должность главного смотрителя двух святилищ – Иерусалима и Хеврона, и почти все охотно делали вакуфные пожертвования. Строительный джихад, таким образом, продолжился, и благодаря этому в аль-Кудс снова стали стекаться суфии, мыслители, учителя, законоведы и пилигримы. Мамлюки изменили порядки в городе (Burgoyne and Richards). Правом строить непосредственно на Хараме обладали только султаны, и большинство из них воспользовались этой привилегией. В 1317 г. при султане Мухаммаде ан-Насире были возведены крытые колоннады вдоль северной и западной сторон Харама, восстановлен купол мечети Аль-Акса, а Купол Скалы наново покрыт позолотой. На месте старого рынка времен крестоносцев выросли новые торговые ряды – знак возросшего благосостояния первых десятилетий XIV в. В городе существовало собственное производство мыла, хлопковых и льняных тканей. Кроме того, Иерусалим часто посещали купцы с Востока, особенно торговцы тканями: это явствует из документов Харама, хотя они, к сожалению, не позволяют оценить количество ввозимого и вывозимого товара. Султан позаботился о том, чтобы рынок, получивший название Хлопкового (Сук аль-Каттанин), непосредственно примыкал к стене Харама, где были выстроены величественные новые ворота. Они тоже назывались Хлопковыми (Баб аль-Каттанин), и от них 27 ступеней вели на Харам.

Как у иудеев, так и у христиан поклонение святыням Иерусалима часто характеризовалось желанием физически соприкоснуться с почитаемым объектом. Точно так же мусульмане стремились оказаться поближе к Хараму, что в мамлюкский период особенно ярко проявилось в строительстве новых медресе по границе заповедной территории. Поскольку место здесь было в огромном дефиците, архитекторам часто приходилось прибегать к самым удивительным ухищрениям (см. схему). Строить было можно только к северу и к западу от платформы – с южной и восточной стороны мешала крутизна склонов, – и каждый даритель желал, чтобы из его медресе открывался вид на Харам или чтобы оно какой-то своей частью соприкасалось со священной землей. Одно из первых таких медресе было построено в 1328 г. рядом с западной подпорной стеной Харама на средства сирийского эмира Танкиза и получило в честь учредителя название «Танкизия». Эмир, очевидно, очень гордился близостью здания, носящего его имя, к третьему по значимости святому месту ислама – надпись в мечети медресе гласит: «[Аллах] поместил эту мечеть по соседству с мечетью Акса, а что может быть прекраснее безупречного соседа!» Само здание, изящно украшенное, имело крестообразную форму: двери четырех залов для занятий и общих молитв выходили в центральный двор. В Танкизии, кроме школы правоведения, помещались также суфийский монастырь (ханака) на одиннадцать мест и школа для сирот – учеба, мистические практики и благотворительность были объединены под одной крышей. В этом отразилось как стремление к интеграции, все еще игравшее важнейшую роль в исламской концепции священного пространства, так и значимость практического милосердия в продолжавшейся исламизации аль-Кудса. Однако места на то, чтобы достойно разместить все три института, было недостаточно, и архитектор сделал обитель суфиев надстройкой над новым портиком, недавно возведенным вдоль западной стены Харама. Теперь, предаваясь духовному созерцанию, суфии могли созерцать Купол Скалы, парадигму своих исканий.

Пример Танкиза оказался заразительным. Медресе Аминия (1229–1230 гг.) требовалось втиснуть в узкое пространство – всего 9 м – между восточной стороной скалы Антония и улицей; поэтому его строили вверх, а третий этаж вывели на крышу северной галереи. Аналогичное архитектурное решение было использовано и для медресе Альмаликия, так что окна его главного этажа тоже смотрели на Харам. Медресе Манджакия (1361 г.) возвели целиком поверх крытых галерей и Ворот Надзирателя (Баб ан-Назир), в то время одного из самых оживленных входов на Харам. Над тем же северным портиком, с двух сторон от минарета Ворот Колен Израилевых (Баб аль-Асбат) разместились медресе Тулуния и Фарания: подниматься туда приходилось по узенькой лестнице минарета – другого входа не существовало.

Мусульмане, подобно иудеям, видели в изучении закона не сухую науку, а занятие, которое, как мистическая молитва, помогает обратить сердце и разум к Богу, – отсюда и стремление строить медресе с видом на Купол Скалы. Но сами медресе после монгольских нашествий приобрели новую значимость. Монголы разграбили, сожгли и уничтожили так много библиотек, рукописей и реликвий, что мусульмане ощутили настоятельную потребность в исследовании устной традиции. Восстановление того, что было утрачено, стало для них новым джихадом, и в результате – наверное, такое развитие неизбежно – исламская религиозная мысль сделалась более консервативной. Медресе, кольцом окружившие Харам, могут рассматриваться как попытка отгородить священное место от враждебного мира и выражение ревнивого характера любви мусульман к аль-Кудсу. Эта же тенденция прослеживается и в рибатах – приютах с минимумом удобств, которые в мамлюкский период строились по всему городу. Первоначально рибаты служили военными крепостями и жильем для гарнизона, теперь же в них селились аскеты, бедняки и пилигримы.

Полную противоположность крепнущему консерватизму представляло суфийское движение, которое после монгольского разорения переживало бурный расцвет: мусульмане пытались отыскать высший смысл бедствия и страданий. Никогда еще аль-Кудс не привлекал столько суфиев, сколько в XIV в. Многие, как мы видели, обосновывались в новых постройках вблизи Харама, а общины более скромного размера существовали по всему городу. Суфизм не был учением, адресованным лишь немногим избранным, – суфийское движение пользовалось широкой популярностью. Содержащееся в суфизме сильное индивидуалистическое начало побуждало мирян пренебрегать традиционным учением улемов, даже при том что некоторые суфийские шейхи преподавали шариатское право в медресе. В конечном итоге именно суфизм принес в исламский мир дух свободомыслия. В описываемые времена началось формирование крупных суфийских орденов, и несколько их появилось в Иерусалиме. Членство в суфийском ордене не требовало ухода от мира, как у христианских аскетов. По учению влиятельнейшего ордена Кадария, штаб-квартира которого находилась в бывшем комплексе госпитальеров, высшим религиозным долгом мусульманина была забота о социальной справедливости: вновь духовный джихад и внутреннюю молитву требовалось соединять с деятельной помощью ближнему. Члены ордена Бистамия со штаб-квартирой в северной части Иерусалима осваивали йогу, чтобы научиться улавливать глубинные токи подсознания, поднимающиеся на поверхность в снах и видениях. И этот же орден развивал идеи сульх и-кулль («всеобщего примирения»), направленные на установление взаимопонимания между разными религиозными традициями. Эти поиски пути к миру после веков ненависти и вражды были очень важны в напряженной обстановке аль-Кудса.