Читать книгу "Остров в глубинах моря - Исабель Альенде"

Сам же Пармантье, также жаловавшийся на собственное сердце, вовсе не устанавливал для себя тот монашеский режим, который он предписал своему пациенту, поскольку Саните Деде, служительница вуду с площади Конго, прочла его будущее по раковине каури, и по ее предсказаниям выходило, что он будет жить до восьмидесяти девяти лет. «Ты, белый, закроешь глаза святому отцу Антуану, когда он умрет в тысяча восемьсот двадцать девятом году». Это его успокоило относительно своего здоровья, но зародило в сердце тоску, что за такую долгую жизнь он потеряет своих самых близких людей — Адель и, возможно, кого-то из своих сыновей.

Первый звоночек о том, что с Вальмореном не все в порядке, прозвенел во время путешествия во Францию. После окончания мрачного визита к своей девяностолетней матери и засидевшимся в старых девах сестрицам он оставил Мориса в Париже и взошел на борт корабля, следовавшего курсом на Новый Орлеан. Во время путешествия он начал страдать от странного утомления, которое приписал морской болезни, излишкам вина и плохому качеству еды. Когда Вальморен вернулся домой, его друг доктор Пармантье нашел у него высокое давление, аритмию, затрудненность пищеварения, избыток желчи, метеоризм, гнилостные выделения и сердцебиение. Без всяких околичностей доктор объявил, что Вальморен должен сбросить вес и изменить стиль жизни, в противном случае он окажется на кладбище Сен-Луи менее чем через год. Испугавшись, Вальморен подчинился требованиям эскулапа и деспотизму своей супруги, которая тут же сделалась его тюремщицей под предлогом заботы о мужнином здоровье. На всякий случай обратился он и к «докторам листьев», и к колдунам, над которыми всегда насмехался, пока страх не заставил его изменить свое мнение. Попробовав, он ничего не потеряет, подумал он. Он обзавелся гри-гри, языческим алтарем в своей комнате, пил немыслимые микстуры неизвестного состава, доставляемые ему с рынка Целестиной, и даже совершил две ночные вылазки на затерянный в болотах островок, чтобы Саните Деде очистила его дымом своих сигар и заговорами. Пармантье не беспокоило соперничество этой служительницы культа, поскольку он оставался верен своей идее, что сознание обладает целительной силой, и если пациент верит в магию, то нет никаких причин отказывать ему в этом.

Морис остался во Франции работать в одной торговой компании по импорту сахара, в которую определил его Вальморен, с тем чтобы сын освоил этот аспект семейного бизнеса. Однако, узнав о болезни отца, Морис сел на первый же доступный корабль и прибыл в Новый Орлеан в конце октября. Он застал Вальморена в кресле возле камина: в вязаной шапочке на голове, с закутанными в шаль ногами, деревянным крестом и тряпичным гри-гри на шее, тот походил на огромного тюленя. Отец явно сдал по сравнению с тем гордецом и мотом, который желал показать сыну разнузданную парижскую жизнь. Морис опустился на колени возле отца, и тот дрожащими руками заключил его в объятия.

— Сын мой, наконец ты здесь. Теперь я могу умереть спокойно, — прошептал он.

— Не говори глупостей, Тулуз! — прервала его Гортензия Гизо, которая с огорчением наблюдала за ними. И чуть было не прибавила, что пока что, к сожалению, он не умрет, но вовремя сдержалась. Она уже три месяца ухаживала за мужем, и терпение ее было на исходе. Вальморен докучал ей весь день, а ночью с криком просыпался — его преследовало кошмарное видение: какой-то Лакруа являлся ему свежеосвежеванным, волоча по земле свою кожу, как кровавую рубаху.

Мачеха встретила Мориса сухо, сестры поприветствовали его вежливым реверансом, держась на расстоянии, потому что не имели ни малейшего понятия о том, кто такой этот брат, которого в семье упоминали крайне редко. Старшей из пяти девочек — единственной, которую Морис мог помнить, хотя она еще и ходить не умела, когда он видел ее в последний раз, — исполнилось восемь лет, а младшая была на руках у кормилицы. Так как дом оказался слишком маленьким для семьи и слуг, Морис остановился на квартире своего дяди Санчо — идеальное решение проблемы для всех, кроме Тулуза Вальморена, который собирался держать сына подле себя, чтобы давать ему советы и приобщать понемногу к управлению собственностью. Это было последнее, чего желал Морис, но сейчас был не самый подходящий момент перечить отцу.

В тот вечер, на который был назначен бал, Санчо и Морис ужинали не в доме Вальморенов, хотя это случалось почти каждый день, но скорее по обязанности, чем из удовольствия. Оба они чувствовали себя некомфортно с Гортензией Гизо, которая никогда не любила пасынка и едва терпела Санчо, с его лихими усами, испанским акцентом и бесстыдством, потому как нужно быть просто нахалом, чтобы открыто прогуливаться по городу с чертовой кубинкой, этой sang-mêlé,[24] прямой виновницей пресловутого бала «Синей ленты». Только безупречное воспитание не позволяло Гортензии взорваться фонтаном ругательств при мысли об этом: ни одна дама не могла признать, что ей известно о том гипнотическом воздействии, которое эти цветные гетеры оказывают на белых мужчин, или что она имеет представление о безнравственной практике предлагать своих дочерей в наложницы. Гортензия прекрасно знала, что дядя и племянник заняты сейчас наведением лоска, чтобы быть на этом балу во всеоружии, но даже на смертном одре она не сделала бы им по этому поводу ни единого замечания. Не могла говорить она об этом и с мужем, потому что это означало бы признать то, что она подслушивает его разговоры, просматривает его переписку и залезает в тайные ящики его письменного стола, где хранятся деньги. Таким путем она и узнала, что Санчо раздобыл у Виолетты Буазье два приглашения, потому что Морис тоже желал попасть на бал. Санчо пришлось говорить об этом с Вальмореном, поскольку страстный интерес его племянника к plaçage требовал финансовой поддержки.

Гортензия, подслушивавшая этот разговор, прижав ухо к дырочке, которую она лично велела просверлить в стене, услышала, как ее муж с ходу одобрил идею, и предположила, что это развеивало его сомнения относительно мужских качеств Мориса. Она сама в немалой степени поспособствовала этим сомнениям, то и дело вворачивая словечко «женственный» в разговоры о своем пасынке. Вальморену plaçage показался хорошим решением, принимая во внимание тот факт, что Морис никогда не выказывал склонности ни к борделям, ни к домашним рабыням. Думать о женитьбе Морису стоило еще лет через десять, не раньше, а тем временем ему ведь нужно как-то удовлетворять свои мужские потребности, как выражался Санчо. Цветная девушка — чистая, добродетельная и верная — обладала многими преимуществами. Санчо рассказал Вальморену об экономических условиях этой сделки, которые раньше оставлялись на усмотрение и добрую волю покровителя, но теперь, с тех пор как за дело взялась Виолетта Буазье, определялись в устном договоре, который хотя и не обладал юридической силой, но тем не менее был нерушим. Вальморен не стал оспаривать цену: Морис был этого достоин. Гортензия Гизо за стеной еле сдержала горестный возглас.

Бал сирен

Жан-Мартен, со слезами стыда на глазах, рассказал Исидору Мориссе о словах Вальморена, которые его мать не стала опровергать: она просто отказалась говорить на эту тему. Мориссе воспринял его рассказ с насмешливым хохотком («Какого дьявола об этом беспокоиться, сынок!»), но тут же растрогался и обнял юношу, чтобы тот мог облегчить себе душу на его широкой груди. Он не был сентиментален и сам удивился тем чувствам, которые вызывал в нем этот молодой человек: желание защитить его и даже поцеловать. Мягко отстранив от себя молодого человека, Мориссе взял свою шляпу и отправился пройтись по дамбе — померить ее своими длинными шагами, пока не прояснится в голове. Через два дня они уехали обратно во Францию. Жан-Мартен распрощался со своей маленькой семьей с обычной строгостью, которой придерживался на публике, но в последний момент он обнял Виолетту и шепнул ей, что будет писать.