Читать книгу "Азатот - Говард Филлипс Лавкрафт"

Привязанностью, которую Ромеро испытывал ко мне, я был обязан, несомненно, моему старинному индийскому кольцу замысловатой формы. Я не стану говорить ни о самом кольце, ни о том, как оно ко мне попало. Это кольцо было единственным, что напоминало о той главе моей жизни, последняя страница которой была перевернута, и я очень дорожил им и надевал его, когда не был занят черной работой. Я заметил, что необычный мексиканец заинтересовался им, однако выражение его лица, когда он смотрел на кольцо, не позволяло заподозрить простую алчность. Казалось, древние иероглифы вызывали какой-то смутный отклик в его разуме, пусть запущенном, но отнюдь не дремлющем, хотя я не сомневался, что раньше ему никогда не доводилось их видеть. Уже через несколько недель после появления на руднике Ромеро стал преданно служить мне, несмотря на то что я сам был всего лишь простым рабочим. Мы вынужденно ограничивались лишь самыми несложными беседами. Хуан знал всего несколько слов по-английски, а я быстро обнаружил, что мой оксфордский испанский сильно отличается от диалекта наемных рабочих из Новой Испании.

Ничто не предвещало того события, о котором я намерен рассказать. Да, Ромеро интересовал меня, а мое кольцо занимало его воображение, однако до взрыва ни меня, ни его не одолевали дурные предчувствия. Из-за местных геологических особенностей потребовалось углубить шахту в той ее части, которая лежала ниже, чем прочее освоенное подземное пространство, и поскольку суперинтендант был убежден, что для этого придется своротить значительный кус скалы, рабочие заложили мощный заряд динамита. Ни мне, ни Ромеро не пришлось принимать участия в этой работе, так что впервые о том, что случилось, мы услышали от других. От заряда, оказавшегося мощнее, чем предполагалось, гора словно содрогнулась. В лачуге, притулившейся на склоне, окна разбились вдребезги, а старателей, находившихся в тот момент в близлежащих туннелях, сбило с ног. Воды озера Джевел, расположенного в зоне взрыва, вздыбились, как во время бури. После исследования местности выяснилось, что ниже уровня взрыва разверзлась пропасть столь чудовищная, что ни одна веревка не достигала ее дна, и ни одна лампа не могла осветить ее чрева. Озадаченные землекопы явились к суперинтенданту, и тот приказал взять сколько угодно самых длинных канатов, склеить их и опустить в глубину. Вскоре бледные как полотно рабочие сообщили суперинтенданту, что его план провалился. Вежливо, но твердо они отказались не только вернуться к пропасти, но и продолжать работу в шахтах, если провал будет оставаться отверстым. Очевидно, они уверовали, что пустота бесконечна, и это напугало их. Суперинтендант не стал упрекать рабочих. Вместо этого он впал в глубокую задумчивость, не зная, как поступить. В тот вечер ночная смена не вышла на работу.

В два часа по полуночи зловеще завыл одинокий койот в горах. То ли койоту, то ли кому-то другому вторила собака. Над вершинами гор собиралась гроза, и облака причудливой формы неслись по чернильному лоскуту светящегося неба с ниспадающими лунными лучами, которые силились прорвать перисто-слоистую толщу тумана. С лежанки, где обычно спал Ромеро, донесся голос, возбужденный, напряженный, исполненный непонятного мне смутного ожидания.

Madre de Dios! El sonido ese sonido orgaVd! lo oyteVd? Senor, этот звук!

Я напряг слух, стараясь понять, о каком звуке он говорит. Я различал вой койота, собаки, шторма, особенно шторма, уже заглушавшего другие звуки, поскольку ветер разгулялся в полную силу. В окна летели вспышки молний. Я начал перечислять звуки, которые я слышал, пытаясь понять, что именно так взволновало мексиканца:

El coyote? El регго? El viento?

Ромеро молчал. Вдруг до меня донесся его благоговейный шепот.

El ritmo, Senor el ritmo de la tierra земля пульсирует!

Теперь я тоже слышал, и то, что я слышал, не знаю почему, заставило меня задрожать. Где-то в глубине земля звучала, пульсировала, как сказал мексиканец, и этот ритм, хотя и отдаленный, уже перебивал вой койота, собаки и усиливающейся бури. Я не берусь описывать этот звук, поскольку он не поддается описанию. В нем было что-то от стука мотора, зарождающегося в чреве большого лайнера и долетающего до верхней палубы, однако это что-то не отдавало мертвенностью и неодушевленностью механизма. Из всего того, что составляло этот звук, больше всего меня поразила его придавленность толщей земли. Мне на ум пришел отрывок из Джозефа Гланвиля, столь эффектно процитированный По: Безбрежность, бездонность и непостижимость Его творений грандиознее Демокритова колодца .

Внезапно Ромеро вскочил и замер рядом со мной, завороженно глядя на кольцо, которое загадочно мерцало в всполохах света, а затем уставился в сторону шахты. Я поднялся, и некоторое время мы, не двигаясь, настороженно вслушивались в жуткий ритмичный звук, который рос и с каждой секундой становился все более одушевленным. Словно повинуясь чужой воле, мы двинулись к двери, с отчаянным дребезжанием удерживавшей покой от бури. Пение, а именно на пение стал походить звук, приобретало объемность и внятность, и нас неодолимо влекло выйти в бурю и заглянуть в черноту провала.

Мы не встретили ни души, поскольку рабочие ночной смены, получив неожиданный выходной, наверняка осели в Сухом ущелье, где мучили уши сонных буфетчиков зловещими слухами Только домик сторожа светился желтым квадратом, похожим на око недреманное. Я подумал, что сторож, должно быть, не остался равнодушным к странному звуку, но Ромеро ускорил шаг, и я поспешил за ним. Мы начали спускаться в шахту, навстречу звуку, отчетливо распавшемуся на составляющие. Удары барабанов и многоголосое пение действовали на меня, подобно восточному таинству. Как вы уже знаете, я долго жил в Индии. Несмотря на предательский страх и отвращение, мы решительно продвигались в манящую глубь. В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. У нас не было ни лампы, ни свечи, и я удивлялся, что наш путь пролегал не в кромешной тьме, как вдруг понял, что старинное кольцо на моей руке излучало леденящее сияние, озаряя бледным светом влажный тяжелый воздух, окутывавший нас. Достигнув конца веревочной лестницы, Ромеро неожиданно бросился бежать, оставив меня в одиночестве. Должно быть, какие-то новые дикие звуки барабанной дроби и пения, слабо доносившиеся до меня, испугали его: издав страшный вопль, он пустился наугад во мрак пещеры. Он неуклюже спотыкался о камни и опять исступленно полз вниз по шаткой лестнице, и где-то впереди раздавались его стоны. Как сильно я ни был напуган, все же сумел сообразить, что совершенно перестал понимать его слова, хотя отчетливо слышал их. Грубые, выразительные звукосочетания заменили обычную смесь из плохого испанского и чудовищного английского; однако многократно повторенное им слово Huitzilopotchi, казалось, что-то говорило мне. Много позже я осознал, что это слово выплыло из трудов великого историка, и возникшая ассоциация заставила меня содрогнуться.

Кульминация этой ужасной ночи, непостижимая и стремительная, произошла, когда я достиг последней пещеры, в которой заканчивалось наше путешествие. Безбрежную темноту прорвал последний вопль мексиканца, подхваченный диким хором. Ничего подобного мне не доводилось слышать за всю мою жизнь. В тот момент мне показалось, что вся земная и неземная нечисть отверзла глотку, чтобы погубить человеческий род. В ту же секунду свет, который излучало мое кольцо, погас, и я увидел зарево, исходившее из пропасти в нескольких ярдах от меня. Я приблизился к пламеневшей пропасти, поглотившей несчастного Ромеро. Свесившись, я заглянул в бездонную пустоту кромешного ада, бурлившего огнями и звуками. Сначала я видел лишь кипящее варево света, но затем очертания, хотя и смутные, стали выплывать из месива, и я различил Хуан Ромеро? О Боже! я должен молчать! Само небо пришло мне на помощь, раздался жуткий грохот, словно две вселенные столкнулись в космосе, и зрелище, открывшееся мне, исчезло. Нахлынувший хаос сменился покоем забвения.