Читать книгу "Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин"

Резиновые шины «Тойоты» крутятся быстрее, катясь по холодному асфальту, мои мысли начинают кружиться быстрее и быстрее.

Мои лёгкие наполняются свинцом. Мои артерии наполняются цементом. Я не могу дышать. Моё сердце не может биться достаточно быстро или достаточно громко. Мои пальцы покалывает. Мой мозг, которому не хватает кислорода, задыхается. Если бы это только приближался сердечный приступ! Но я знаю эти ощущения. Это приступ паники. Сильный. Набирает силу, возможно, из-за таблеток, которые я принял. У меня и раньше пару раз бывали приступы паники. Моя психо-боль достигает порога психо-травмы, порога моей душевной и физической выносливости. Слава Богу, что моя красная «Тойота» знает путь домой.

Дома я покончу со всеми мучениями. Моя смерть вызовет депрессию у матери и сведёт её в могилу. Живя в Америке, потеряв свой дом и язык, она никогда не прекращает говорить о своих потерях. Она не может носить цветы на могилу моего отца или посещать святилища, и это её беспокоит. Она чувствует груз жизни в эмиграции сильнее, чем я. Теперь она должна потерять своего первенца, и в результате большого греха, самоубийства. Но она ведь не узнает об этом, по крайней мере, какое-то время?

А Бобби? Что сделает моя смерть с Бобби? Я знаю, что такое быть молодым и без отца. Встречать сильные волны и внезапные ветра начала взрослой жизни без руля. Но я также знаю, что я выжил и даже процветал, пока судьба не отправила меня в объятия Джульетты.

А мои братья? Мои соседи? Мои друзья? Мои студенты? Джульетта? Ребёнок внутри неё? Что они подумают, почувствуют, к каким выводам придут? Большинству людей это самоубийство покажется беспричинным, у них не будет подсказки.

Но что я могу поделать? Я больше не могу себя принимать. У меня страшное лицо. Страшный голос. Моё прикосновение может быть неприятным. Я очень одинокий человек. Я чувствую себя отвергнутым всем, даже моей собственной тенью. Значит, я отвергну мир. У меня были трудности с миром и раньше, но они никогда не были безнадёжными или достаточно болезненными, чтобы толкнуть меня к самоубийству. Мир, ты, бесполезная, крутящаяся, гнилая канталупа[63], ты, бесполезный сукин сын, ты побеждаешь!

Даже если бы у меня была болезнь Альцгеймера, то она не охватила бы меня достаточно быстро, чтобы я забыл, что сделал. Джульетта и доктор Рутковский говорят, что её нельзя определить, но глубоко внутри я боюсь, что я ею поражён, – точно так же, как я всегда верил, что история поражена ужасной болезнью амнезией.

Чёрт побери! Меня ужасает болезнь Альцгеймера. Инцест вызывает у меня отвращение. У меня вызывает ярость невозможность учить тому, чему я хочу учить, и необходимость учить тому, чему я не хочу учить. Бессилие изменить мир вызывает у меня депрессию, а то, что я буду скучать по ребёнку и Джульетте, будет разрывать меня на части день за днём. Отчаяние будет все больше и больше пытать меня. У меня нет выбора. Я должен себя убить.

Пусть моя семья и друзья повторяют сколько хотят: почему? Почему? А если? А что бы было, если? Но, по крайней мере, они не будут знать то, что никому не следует знать. Моё самоубийство заставит Джульетту стыдиться и сохранить нашу тайну. И я, мёртвый, тоже сохраню наш секрет. Пусть мои враги улыбаются. Пусть мои друзья печалятся. Пусть мой ребёнок никогда меня не узнает.

Моя красная «Тойота» находит дорогу к месту своей обычной стоянки. Звуком «динг-динг-динг» напоминает мне, что нужно вынуть ключ из замка зажигания, словно это имеет значение. Даже хотя столько знаний воплощены в машине, моя «Тойота» не знает, что я планирую сделать.

Я захожу в гостиную и смотрю на часы с кукушкой, которые мне подарила моя бывшая жена. Они напряжённо тикают и толкают расширяющуюся вселенную, растягивают её части дальше друг от друга, точно так же, как я должен уйти от себя. Смерть – это полное безразличие ко всему. Мне нужно абсолютное безразличие ко всему. Мне нужно абсолютное безразличие всего ко мне. Но этих причин достаточно, чтобы умереть? О, сомнения будут преследовать меня до самой смерти! Я улыбаюсь самой кислой улыбкой из возможных, я неправильно сомневаюсь в полезности сомнений, а затем виню несуществующего Бога за то, что сделал это возможным. В смерти я такой непоследовательный.

Теперь моё дыхание и сердцебиение пришли в норму. У меня больше не кружится голова. Пальцы больше не пощипывает. Я больше не паникую. Но я чувствую, что что-то ушло из меня, из моего мозга. Я об этом читал. Это серотонин нейротрансмиттера, я не могу его увидеть, коснуться или поблагодарить за то, что препятствовал и доблестно сражался против того, чтобы мой мозг навредил сам себе и совершил самоубийство. Я уверен, что в дело вовлечены и другие химические вещества, но меня теперь не волнует нарушение химического равновесия у меня в мозге. Я хочу покончить со всеми равновесиями и нарушениями равновесий во мне, вне меня раз и навсегда.

Но меня умоляет покончить с жизнью нарушение химического равновесия? Почему и каким образом оно возникло? Какое испуганное сознание создаёт химические вещества или препятствует их созданию? Конечно, я никогда этого не узнаю. Да, вскоре я буду в гниющей коробке, полной гнилых вопросов.

Я покончил с войнами внутри моего мозга. Я хочу отбросить свои сомнения и любопытство. Сомнения, которые били меня в голову и в сердце на протяжении всей моей жизни. А теперь, как стареющий боксёр, я страдаю от всех видов болезней, включая амнезию. Теперь моему любопытству любопытна смерть. Оно тянет меня к смерти, словно смерть – это просто ещё одно открытие. Я покончил с любовями, которые остужают, и с ненавистями, которые накаляют. Я покончил со всем. Всё!

Я не склонен к насилию, но я теперь хочу совершить высшее насилие над собой и теми, кто меня любит! Я больше не позволю своему мозгу быть полем брани для табу, похотей, воспоминаний, этики, гордости, которые на нём сражаются. У меня нет иконки «Delete», я не могу стереть свою совесть, поэтому я сотру себя.

Внезапно я вижу Джульетту, горстями глотающую «М & М», слышу раздражающий голос попугая: «Привет, Пируз! Привет, Пируз!» и неистовый крик кота: «Мяу. Мяу. Мяу». Кажется, они связывают свои эмоции с моими, отправляя мне вибрации сочувствия, но это не так, поскольку звуки поступают из моего сознания, словно я шизофреник.

Я иду в кухню и наполняю миску для салата маленькими морковками, наполняю стакан гранатовым соком и с трудом открываю бутылочку со снотворным. Я все это несу в свою красную «Тойоту» и удобно устраиваюсь на водительском месте. Я наблюдаю за свободно флиртующими ласточками. Я слышу, как поёт природа. Мне хочется насладиться своим последним ужином. Я начинаю с морковок, принимаю таблетку снотворного, делаю маленький глоток сока. Я хочу, чтобы «Тойота» отвезла меня в место, в котором я никогда раньше не бывал.

Я ставлю симфонию № 15 Дмитрия Шостаковича на проигрывателе компакт-дисков. Я идентифицирую себя с его агонией, с его жизнью в напряжении и отчаянии, молчаливом отчаянии. Именно поэтому он создал такие задушевные звуки. Шостакович страдал от одного большого Сталина, как я страдаю от многочисленных местных Сталиных, которые облачаются в сатиновые профессорские мантии. Америка полна боссов – по всей стране карликовые Сталины! Я скажу это всем, у кого, как кажется, есть, по крайней мере, одно ухо сбоку от лица! Прослушаю ли я симфонию до конца? Сколько времени нужно, чтобы съесть миску маленьких морковок и горсть снотворного и запить стаканом гранатового сока? Куда торопиться?