Читать книгу "Святая и греховная машина любви - Айрис Мердок"

То, что было у меня с Харриет, прошло, думал он. Цикл закончился. Тогда тоже было прекрасно, но совсем по-другому. Теперь начинается новый цикл. И это, в общем, естественно. Но Харриет — она обязательно должна быть, пусть даже только на заднем плане. Я должен объяснить ей, что без нее все это для меня неосуществимо. Я понимаю, что требую от нее слишком много, — фактически требую, чтобы она пожертвовала ради меня собой; но, с другой стороны, самопожертвование ее стихия, и в конце она непременно поймет, что это ее долг. Без этой жертвы она просто не сможет быть счастлива. Возможно, сознание того, что она подарила мне спасение, и будет для нее моментом величайшего счастья. А эти бредни насчет Монти, насчет того, что она ему якобы чуть ли не навязывалась, наверняка яйца выеденного не стоят; какого черта я поверил Пинн. Харриет не может любить никого другого, только меня.

Я должен ее видеть, думал Блейз, снова стоя перед дверью кухни. Собаки за его спиной время от времени хрипло лаяли. Я должен поговорить с ней и все объяснить, пока в голове все так ясно. Как он стремился сейчас к своей милой жене, как жаждал заключить ее в свои объятия, увидеть вожделенный свет прощения в ее глазах. Он еще раз подергал дверь, пытаясь угадать, заперта ли она только на ключ или на задвижку тоже. Похоже, что только на ключ, — значит, сам ключ, скорее всего, торчит в замке. Если разбить дверное стекло, можно дотянуться до замка с той стороны и отпереть. Блейз оглянулся, ища глазами камень или что-нибудь подходящее. На террасе лежал обломок булыжника, Блейз поднял его и взвесил в руке: годится. В тот момент, когда он подкидывал камень на ладони, голодный Аякс (перед отъездом Харриет забыла покормить собак, и они постились уже почти двое суток), в котором этот жест пробудил, по-видимому, не самые приятные из давних щенячьих воспоминаний, издал вдруг долгий истерический визг, больше всего похожий на визг охваченного страхом человека.

— Заткнись ты! — рявкнул Блейз и замахнулся на Аякса камнем.

Шагнув к двери, он хорошенько прицелился и выбил нижнее стекло. Собаки подняли злобный пронзительный лай.

Блейз успел уже просунуть руку в образовавшуюся дыру, когда вдруг чудовищная боль пронзила все его тело, и он рванулся, рассекая запястье об острый край стекла. В первый момент он даже не понял, что произошло, думал, сердце — или кто-то в него выстрелил. Потом понял: Аякс, вцепившийся ему в лодыжку, перегрыз сухожилие, и оно лопнуло, как струна. Блейз закричал, оборачиваясь, схватился за дверь, чтобы не упасть, — и снова порезался об острый край. Аякс, с оскаленными клыками, стоял в двух шагах от него и рычал, морда у него была в крови — Блейз с ужасом осознал, что это его кровь. Собаки, заливаясь истерическим лаем, подступали к нему со всех сторон. Кто-то уже тянул Блейза за штанину, челюсти Панды вцепились ему в икру. Аякс снова бросился вперед, Блейз выставил кулак, целясь в черную окровавленную пасть, но костяшки только проехались по собачьим зубам. Надо бежать, подумал Блейз, но я же не могу бежать, я не могу бежать. Он все-таки попытался превозмочь дикую боль и проскакал немного на одной ноге — вдруг страх придаст ему силы, и он сможет вырваться из кольца озверевших обезумевших тварей. Ершик, наскакивая с разбега, пытался цапнуть его за руку. Блейз заметил кровь, хлещущую из порезанного запястья и из рассеченной ладони, и его охватил панический ужас. Где-то словно бы очень далеко зияла дыра в заборе, ведущая в сад Монти, — он рванулся к ней, как к последнему спасению, подпрыгивая на здоровой ноге, волоча за собой больную. Заставить, заставить себя бежать, стучало в мозгу. Он дернулся еще несколько раз, притворяясь, что бежит, пока ошалевшие от крови собаки рвали на нем одежду, потом споткнулся и упал. Крепкие белые клыки Аякса сомкнулись на его горле.

* * *

Харриет не привыкла путешествовать одна. Конечно, она была не одна, а вдвоем с Люкой; но ведь ответственность все равно лежала на ней. В самом деле, не мог же Люка защитить ее от посягательств чиновников, которые без конца что-то у нее требовали и задавали какие-то вопросы — притом на чужом, непонятном языке. Люка, впрочем, держался прекрасно. Он прихватил из Фулема маленький мешочек со своими нехитрыми сокровищами; в мешочке, помимо прочего, лежал его паспорт (которым он чрезвычайно гордился). Он даже напомнил Харриет, чтобы и она не забыла взять свой паспорт. В самолете он всю дорогу держал ее за руку и вообще вел себя гораздо спокойнее, чем она, — хотя, конечно, тоже очень волновался. Харриет была как чумная, без конца вздрагивала и роняла то одно, то другое. Когда она начинала шарить в сумочке в поисках паспортов, или денег, или билетов, вещи будто нарочно выпрыгивали из-под ее рук прямо на пол. Она чувствовала себя ужасно неуклюжей, от страха и от смущения ее бросало в жар. Надо обменять часть фунтов на марки, в который раз повторяла себе она, — но страшно не хотелось вставать и куда-то идти. Пристроившись в зале ожидания Ганноверского аэропорта, они с Люкой ждали, когда с самолета привезут их багаж. Они сидели рядом, Харриет обнимала Люку за плечо и иногда легонько прижимала к себе, он спокойно поглядывал на нее снизу вверх блестящими темными глазами. В руках он держал своего деревянного слона и маленького плюшевого медвежонка, которого они с Харриет купили в аэропорту Хитроу. Медвежонок был в полном обмундировании шотландского горца.

Харриет сто раз уже успела пожалеть, что решилась на эту поездку, хотя, конечно, понимала, что в каком-то смысле ее побег был неизбежен и что, ступив на этот путь, она должна пройти его до конца. Перед отъездом она послала Эйдриану телеграмму, но ответа не получила. Может быть, она послала ее слишком поздно — подсчитать, сколько времени нужно на то, чтобы телеграмма дошла, она была не в состоянии. Возможно, он находился на учениях; или его перевели куда-нибудь из Хоне, а он еще не успел ей об этом сообщить. В последнее время.

Эйдриан стал писать ей гораздо реже, чем в юности. Видимо, с тех пор как ему не повезло и он не прошел по конкурсу на место преподавателя училища, писать стало просто не о чем. Харриет никогда не бывала в Хоне — но она все же имела какое-то представление о гарнизонной жизни в этих краях: здесь в свое время служил ее отец, здесь он заканчивал когда-то свою военную карьеру, уже в качестве офицера связи. В известной степени Эйдриан повторил судьбу отца. Теперь он — еще один невезучий майор Даруэнт — командовал в Хоне штабной батареей. Из его описаний Харриет запомнились голые песчаные полигоны, изрытые гусеницами танков, и безжизненные пейзажи соседней Люнебургской пустоши. Все правильно, на краю земли и должен быть край земли.

Харриет, конечно, понимала, что даже если Эйдриан окажется в отъезде, его товарищи (само слово действовало на нее успокаивающе) ей помогут. Но она понятия не имела, как, совершенно не зная немецкого, она сумеет добраться до этих товарищей. Надо менять деньги, надо кого-то о чем-то спрашивать — а она так устала, так проголодалась (в отличие от Люки, она не могла есть в самолете), ей было так тоскливо и страшно. Раньше, когда они куда-то ездили, ее всегда опекал Блейз. И сейчас ею владело только одно желание: скорее доехать, скорее оказаться хотя бы под опекой старшего брата. Ей нужно было, чтобы кто-то о ней заботился и говорил ей, что делать. Она представляла, как доберется до гарнизона, уложит Люку спать и сможет наконец выплакаться. «Ну, и как же ты теперь?» — спросит ее Эйдриан, а она скажет: «Не знаю», — и уже от одного этого станет чуть легче. Брат Харриет был поразительно кротким и мягким человеком; наверное, ему не следовало идти в армию, но отец настаивал — ив конце концов Эйдриан поехал в Сандхерст и поступил в военное училище.