Читать книгу "Горби. Крах советской империи - Строуб Тэлботт"

Я сказал, что точно такие же вещи происходили, когда я был в Москве в 60-е годы. Тогда, как и сейчас, «профессионалы» КГБ были плохими оперативными агентами. Они портили имущество наших сотрудников просто из зависти, а также рассчитывая этим подорвать их моральный дух.

Генерал не признавал моих обвинений. Но он дал мне свой номер телефона и сказал, чтобы я ему позвонил, если что-нибудь подобное повторится.

Какое-то время нас стали беспокоить меньше. В этой связи я не мог не вспомнить о рождественском перемирии на западном фронте в 1914 году, когда облепленные грязью солдаты, вылезающие из окопов, спотыкаясь, добирались до «ничейной» полосы, чтобы обняться с врагами. К концу дня перемирие без предупреждения закончилось, и пушки вновь возобновили стрельбу. Интересно, думал я, окажется ли перемирие между разведывательными ведомствами более прочным? Нет, не оказалось. Борьба возобновилась, хотя и не с прежней интенсивностью, как это описывает Примаков в своих мемуарах, рассказывая о том времени, когда он возглавлял новую российскую контрразведку.

* * *

Четыре месяца спустя Советский Союз рухнул и Бакатин был уволен. В своих мемуарах он грустно констатирует: «Я не считаю, что спецслужбы уже перестали быть угрозой для гражданина. Поскольку не существует никаких законов, никакой системы контроля, никаких изменений в идеологии, которые отвечали бы требованиям демократического государства, основанного на законе. Мне не удалось довести дело до конца. Я надеюсь, что это удастся кому-то другому».

Это был точный анализ. Несколькими месяцами позже мы с Джилл бродили по мрачному музею КГБ. Наши два молодых гида все еще пылали негодованием по поводу сноса памятника Дзержинскому. Они все еще верили в «чекистскую» философию. Чистки 1937 года были, по их мнению, «великой трагедией, в результате которой мы потеряли некоторых лучших своих офицеров», а вовсе не преступлением, которое совершили их предшественники против страны в целом. Они и другие молодые офицеры КГБ, с которыми я встречался в последующие годы, все еще считали, что преследования Сахарова, Солженицына и других диссидентов было государственной необходимостью. Они едва скрывали свою ненависть к Бакатину.

В новой России, хаотичной, плюралистической, протодемократической, разведывательные ведомства не имели ясной политической установки, которая была у их царских и коммунистических предшественников. Судя по всему, простые люди их больше не боялись. Все это было громадным достижением. Но агенты тайной полиции оставались на своих местах, в своих конторах, со своими старыми «связными» и своими старыми досье, готовыми к услугам любого сильного лидера, который захотел бы ими воспользоваться.

Финал Горбачева

Итак, Советский Союз в конце концов распался. Его последние дни пролетели, словно в каком-то вихре. 16 декабря 1991 года Гавриил Попов ушел с поста мэра Москвы и был сменен гораздо более умелым Юрием Лужковым. В тот же день телевидение показало начало переговоров между Ельциным и Бейкером. Они длились четыре часа и проходили в Екатерининском зале Кремля, где Горбачев встречался со многими своими иностранными друзьями. Из вежливости Бейкер нанес визит также Горбачеву; однако разговора не получилось, ибо говорить, по существу, было не о чем. Вряд ли что-либо могло быть более символичным, так как было ясно, на чьей стороне теперь власть.

К этому времени Горбачев уже смирился с реальностью. 23 декабря на шестичасовом совещании они с Ельциным договорились о практических деталях его ухода – о пенсии, машине, даче, личной охране. Но Горбачев, видимо, не понимал, как впоследствии сказал мне Козырев, что если он уйдет «элегантно» и в течение нескольких месяцев не будет поднимать шума, он вернет себе заслуженное уважение русского народа. Вместо этого его реакция была «нездоровой», он спорил по поводу каждой ничтожной детали. К тому времени я уже набросал текст телеграммы, которую собирался послать после ухода Горбачева, – текст, который я мысленно составлял уже более года.

Финал наступил 25 декабря, в день Рождества. В 7 часов вечера Горбачев выступил по телевидению с речью о своей отставке. Она была достойной, такой как положено – не более того. Он сообщил зрителям о том, что знал с первых дней пребывания на своем посту, что старую систему необходимо менять сверху донизу. Несмотря на трудности, он ввел демократические свободы и произвел экономическую реформу. Он гордится своими достижениями. Страна переживает ныне кризис потому, что бюрократия сопротивлялась переменам. Он сделал все, что мог, для сохранения Союза. Он не согласен с его роспуском. Создание Содружества Независимых Государств, решение о котором следовало бы предоставить народу, не изменило его взглядов. Однако он будет делать все, что в его силах, чтобы содействовать успеху новой организации. Он желает народу всяческих благ. О Ельцине он вообще не упомянул.

Сразу же после того, как он закончил говорить, мы посмотрели в окно. В этот момент над Кремлем спускали красный флаг.

* * *

В апреле 1992 года, перед самым нашим отъездом, Горбачев с женой пришли к нам на частный обед. Они хотели быть одни, и мы никого больше не пригласили. Он был в отличной форме, очень говорлив. Она была менее чопорной, чем обычно – раскованной, разговорчивой и не пытавшейся ни на кого произвести впечатления. Они обращались друг к другу довольно официально: «Михаил Сергеевич» и «Раиса Максимовна», как если бы уже были историческими фигурами, каковыми они, впрочем, были и в самом деле. Раиса спросила, пригласили ли мы переводчика. Я сказал, что наш русский язык позволяет объясняться без переводчика. Тут вышла наша дочь Кэйт, и я перевел что-то неправильно. «Михаил Сергеевич, я вам говорила, что нужно захватить переводчика», – заволновалась Раиса. После этого мы уселись вчетвером, уютно разместившись на диване и двух креслах в Синей комнате.

Горбачев уже воображал свое возвращение на международную арену и был явно возбужден. Они только что вернулись с Раисой из поездки в Токио и через пару дней уезжали в Америку, где он должен был выступить в Фултоне. Накануне он впервые прочел полный текст речи, которую Черчилль произнес там более сорока лет назад, речь о «Железном занавесе», которая, по утверждению русских, положила начало «холодной войне». По словам же Горбачева, доводы Черчилля были гораздо более тонкими и менее враждебными по отношению к России.

Горбачев заявил, что его двумя крупнейшими достижениями было прекращение «холодной войны» и то, что он дал простым людям в России возможность самим определять свою судьбу. Он защищался от всеобщих обвинений в нерешительности, которая будто бы лежала в основе его неудач. Бессознательно повторив слова Хиллара Беллока («Поступи решительно в час нужды, // Прослывешь героем. Победы лишь не жди…»), он сказал, что ошибочная решительность во время столь глубоких перемен привела бы к кровопролитию. > И грустно напомнил, что первым главным министром царя Александра I был либеральный реформатор Сперанский, а последним – военный деспот Аракчеев. Русская реформа – вещь нелегкая и ненадежная. Я попытался его утешить. Мы на Западе знаем, что это он освободил всех нас от страха атомного уничтожения, и знаем о фундаментальных переменах, которые он произвел в самом характере русской истории. Ведь даже Моисею не удалось привести свой народ в страну обетованную. На что Раиса язвительно заметила, что после сорока лет скитаний по пустыне израильтяне выступили против Моисея и заявили, что лучше бы им было вообще не уходить из Египта.