Читать книгу "Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд"

«Тихо, только не плачь», — мысленно просила я ребенка, прижимая его к себе, чтобы он не замерз без одеяла.

Аделина остановилась перед камином и уставилась на него, склонив голову набок. Неужели она заметила подмену? Как оказалось, нет. Она оглядела комнату, снова что-то разыскивая. Что на этот раз?

Малыш задергался у меня в руках и напряг спину — признак того, что он был готов расплакаться. Я перехватила его поудобнее, пристроив голову у себя на плече и чувствуя его дыхание на своей шее. «Не кричи. Прошу тебя, не кричи».

Он успокоился; я снова посмотрела на Аделину.

Мои книги. Она брала их со стола. Те самые книги, мимо которых я не могла пройти без того, чтобы не открыть одну из них ради удовольствия прочесть хоть несколько слов в качестве своеобразного обмена приветствиями. Как странно было видеть их в руках Аделины! Она и книги — вещи несовместимые. Зачем они ей понадобились? Когда она открыла первую книгу, меня на мгновение посетила шальная мысль, что она сейчас и вправду начнет ее читать…

Она захватила в горсть страницы и выдрала их из книги, рассыпая по поверхности стола; часть страниц упала на пол. Затем она принялась хватать их обеими руками и сминать в неплотные бумажные комки. Очень быстро. Она была как смерч! И вот уже мои аккуратные томики превратились в гору скомканной бумаги. Кто бы мог подумать, что ее так много всего лишь в нескольких книгах! Я хотела закричать, но не смогла. Все слова, все эти прекрасные слова, были разорваны и смяты, и я, стоя в тени книжных шкафов, лишилась дара речи.

Она принялась охапками перетаскивать бумажную груду к камину, наваливая ее поверх одеяльца, пока очаг не был доверху забит останками книг. «Джен Эйр», «Грозовой перевал», «Женщина в белом»… Иные бумажные комки скатывались сверху и падали на ковер, присоединяясь к тем, что она рассыпала в процессе переноски.

Один такой комок подкатился к моим ногам, и я, на секунду присев, молча его подобрала.

При виде этих исковерканных, бессмысленно разбегающихся в стороны или наползающих друг на друга слов мне стало плохо.

Гнев подхватил меня, ослепшую и задыхающуюся, как подхватывает волна жертву кораблекрушения; рев штормового моря раздавался в моей голове. Я была готова закричать, выскочить из своего укрытия и наброситься на бесноватую тварь, но в руках у меня было сокровище Эммелины, и потому я стояла и смотрела, дрожа и беззвучно плача, на то, как ее сестра уничтожала сокровище, принадлежавшее мне.

Наконец она удовлетворилась своим погребальным костром — гора бумаги в очаге сама по себе выглядела монументом безумию. «Все вверх тормашками», — как сказала бы Миссиз. Чтобы огонь в очаге нормально разгорелся, бумага должна быть внизу. Но даже если бы Аделина сложила все, как полагается, это не имело значения: у нее не было спичек, чтобы поджечь бумагу. И даже имея спички, она не достигла бы своей цели, поскольку мальчик, ее предполагаемая жертва, находился у меня в руках. Величайшим безумием с ее стороны было думать, что я позволю ей это сделать, что я не смогу спасти ребенка, которого она собралась сжечь заживо. Неужели эта бестия и вправду верила, что сможет вернуть любовь своей сестры, убив ее дитя?

Младенец снова завертелся и открыл рот, готовый заплакать. Что делать?

Нужно было срочно переместить его в безопасное место, чтобы уже потом разделаться с Аделиной. Мой мозг лихорадочно работал, выдвигая один план за другим. Любовь Эммелины к сестре исчезнет, как только она узнает, что та пыталась сделать с ее сыном. Мы сообщим полиции, что Аделина убила Джона-копуна, и ее арестуют. Нет, лучше мы скажем Аделине, что, если она не покинет Анджелфилд, мы сдадим ее полиции… Нет, не годится. И тут меня осенило! Мы сами покинем Анджелфилд. Именно так! Эммелина и я вместе с младенцем уедем отсюда и начнем новую жизнь втроем — без Аделины, без Анджелфилда, сами по себе.

Все было так просто, что я удивилась, почему мне раньше не приходила в голову эта мысль. Я столь живо и ярко представила себе наше будущее, что оно на миг показалось мне реальнее настоящего.

А между тем я уже на кухне. Ребенок помещен в охотничью сумку вместе со скомканной страницей из «Джен Эйр» и взятой мною со стола серебряной ложкой — на удачу[24].

Куда теперь? Младенца надо спрятать неподалеку от дома, в месте, где ему не будет угрожать опасность и где достаточно тепло, чтобы он мог спокойно провести несколько минут, пока я буду объясняться с Эммелиной и убеждать ее последовать за мной…

Сарай не подходит: Аделина периодически там появляется. Часовня — то, что нужно! В часовню Аделина не заходит никогда.

Я бегу по аллее к часовне. Там на сиденьях в переднем ряду лежат подушечки для коленопреклонений во время молитвы. Я сооружаю из них подобие постели и кладу на нее сумку с младенцем.

Теперь надо спешить обратно в дом.

Я уже приближаюсь ко входу, когда мой план разбивается вдребезги — вслед за осколками стекла, вылетающими из окон библиотеки, внутри которой зловеще сияет живой огонь. В пустом оконном проеме я вижу всплески жидкого пламени от взрывающихся канистр с бензином. И еще я вижу две фигуры.

Эммелина!

Я вбегаю в дом; запах дыма чувствуется уже в холле, хотя его каменные стены и пол пока еще прохладны, да и пищи для огня здесь найдется немного. В дверях библиотеки я останавливаюсь, чтобы оглядеться: языки пламени бегут вверх по шторам; стеллажи пылают; жерло камина превратилось в настоящий ад. В центре комнаты я замечаю близняшек и на мгновение застываю, пораженная увиденным. Ибо Эммелина — пассивная и покорная Эммелина — теперь отвечает ударом на удар, пинком на пинок, укусом на укус. Прежде она никогда не сопротивлялась своей сестре, но сейчас она сражается с ней что есть сил. Сражается за своего ребенка.

А вокруг них и над их головами проносятся струи огня от все новых взрывающихся канистр.

Я открываю рот и хочу крикнуть Эммелине, что ее ребенок цел, но захлебываюсь раскаленным воздухом.

Я прыгаю через огонь, обхожу огонь, увертываюсь от падающего сверху огня, попутно руками сбивая огонь со своей одежды. Добравшись до центра комнаты, я не могу разглядеть сестер и слепо шарю в дыму. При моем прикосновении они вздрагивают и расцепляются. В какой-то миг я четко вижу Эммелину и она видит меня. Я хватаю ее за руку и тащу прочь из библиотеки, через пламя к двери. Но когда Эммелина понимает, что я делаю — увожу ее из огня в безопасное место, — она резко останавливается. Я тяну сильнее, она упирается.

— Он спасен, — говорю я хрипло, но достаточно внятно.

Почему она меня не понимает?

Я повторяю:

— Младенец. Я его спасла.

Слышит ли она меня? Она упорно противится, и вдруг ее рука выскальзывает из моей. Где же она? Все затянуто дымом.