Читать книгу "Михаил Бахтин - Алексей Коровашко"

Можно было бы ожидать, что в ВАК, получив столь однозначный ответ от авторитетного рецензента, вздохнут с нескрываемым облегчением (тратить время на возню с бумагами саранского доцента больше не надо!), выпишут Бахтину диплом доктора наук, а его дело передадут пылиться в архив. Но не тут-то было. 12 апреля 1948 года на очередном заседании экспертной комиссии принимается постановление о том, что диссертацию «Франсуа Рабле в истории реализма» следует отправить на отзыв еще одному члену-корреспонденту АН СССР — Виктору Максимовичу Жирмунскому.

Чем было вызвано такое развитие событий? Возможны три варианта объяснений. Во-первых, не исключено, что, согласно внутреннему регламенту ВАК, одного отзыва, пусть и самого положительного, для окончательного решения по делу Бахтина было недостаточно. Во-вторых, есть подозрение, что Бахтин стал жертвой банальной бюрократической перетряски: решение о направлении его диссертации на отзыв Мокульскому и Алексееву принимала экспертная комиссия по филологическим наукам, а постановление о передаче работы Жирмунскому выносила уже экспертная комиссия по романо-германской и классической филологии. Таким образом, новый, с формальной точки зрения, ваковский орган мог «перезапустить» бахтинское дело просто для удобства ведения документации. В-третьих, желание еще раз проверить работу Бахтина могло быть спровоцировано публикацией в центральной газете «Культура и жизнь» (номер от 20 ноября 1947 года) статьи В. Николаева «Преодолеть отставание в разработке актуальных проблем литературоведения». В этой статье, вышедшей после первого заседания экспертной комиссии, не только критиковалась деятельность ИМЛИ в целом, но и крайне негативно оценивалась диссертация М. М. Бахтина. «В ноябре 1946 г., — вещал В. Николаев, — Ученый совет института присудил докторскую степень за псевдонаучную фрейдистскую по своей методологии диссертацию Бахтина на тему “Рабле в истории реализма”. В этом “труде” серьезно разрабатываются такие “проблемы”, как “гротескный образ тела” и образы “материально телесного низа” в произведении Рабле и т. п.». Измышления В. Николаева о фрейдистском характере бахтинской методологии были высосаны из перепачканного чернилами журналистского пальца, но не отреагировать на выпад официального подразделения отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), которым была «Культура и жизнь», Высшая аттестационная комиссия, наверное, не могла. Назначение повторной экспертизы и было в таком случае частью требуемой «пропагандантами» и «агитантами» реакции.

Не дождавшись отзыва Жирмунского, экспертная комиссия возвращается к вопросу о диссертации Бахтина на заседании, состоявшемся 25 ноября 1948 года. Оно благодаря своему ономастическому «монизму» носило почти кафкианский характер. Достаточно сказать, что председательствовал на этом заседании профессор Яков Михайлович Металлов (бывший следователь Воронежской губчека), доклад о ситуации с диссертацией Бахтина тоже делал профессор Металлов, и, наконец, подписал итоговое постановление комиссии о том, что необходимо «ввиду сложности вопроса просить профессора Металлова Я. М. ознакомиться с диссертацией тов. Бахтина М. М. и доложить на следующем заседании экспертной комиссии», все тот же вездесущий профессор Металлов. Что тут сказать: не каждый литературовед способен быть единым во многих лицах. Профессору Металлову это удалось, и это не может не вызвать восхищения потомков.

Прошло чуть больше месяца, и профессор Металлов — вновь под своим чутким председательством — провел очередное заседание экспертной комиссии, из названия которой почему-то исчезло упоминание классической филологии (в протоколе от 30 декабря 1948 года она именуется экспертной комиссией ВАК по романо-германской филологии). Не изменяя сложившимся привычкам, профессор Металлов выступил с докладом о персональном деле Бахтина. На этот раз комиссия постановила: «Учитывая, что работа тов. БАХТИНА М. М. была написана в 1940 г. и наряду с весьма положительными данными имеет и ряд недостатков («недостатки» эти, заметим, зафиксированы только в стенограмме защиты, а не в отзывах и рецензиях. — А. К.), экспертная комиссия считает возможным пригласить тов. Бахтина М. М. на заседание комиссии 19.XI.49 г. (здесь перед нами опечатка: должно было стоять не «XI», а «I»; впрочем, дата заседания будет еще не один раз корректироваться. — А. К.) (4 ч. вечера) для ознакомления с замечаниями по диссертации».

Необходимо признать, что профессор Металлов, видимо, поленился придать своим мыслям чеканный характер; концовка постановления в логическом плане явно хромает. Невозможно понять, зачем для «ознакомления с замечаниями по диссертации» Бахтину обязательно ехать в Москву. Неужели предполагалось, что он придет на заседание комиссии, внимательно выслушает те замечания, которые зачитает Металлов (кто же еще!), и вернется в Саранск их обдумывать? Разве недостаточно было отправить эти замечания обычным письмом? Скорее всего, конечно, имелось в виду, что Бахтин должен явиться в ВАК, чтобы принять непосредственное участие в итоговом заседании по его делу, но внятно сформулировать это ни профессор Металлов, ни ученый секретарь Т. Л. Агаян, увы, не смогли.

Уже после новогодних праздников, 10 января 1949 года, на имя директора Саранского пединститута поступает телеграмма от заместителя министра высшего образования и — по совместительству — заместителя председателя ВАК Александра Топчиева. В ней содержится распоряжение командировать Бахтина на заседание комиссии классической филологии (теперь уже куда-то подевалась филология романо-германская!), которое должно состояться 18 января в семь часов вечера (обращаем внимание читателя на сдвиг даты).

Колеблющееся между 18 и 19 января заседание в результате не состоялось вообще: Бахтин не смог на него выехать из-за состояния здоровья, о чем уведомил Топчиева телеграммой.

Распростившись с надеждой увидеть Бахтина «вживую», экспертная комиссия решила собраться без него. На этот раз посвященное бахтинской диссертации заседание было проведено 24 февраля 1949 года. Докладчиком выступил уже упоминавшийся нами Мокульский, который, видимо отбившись от настояний создать письменный отзыв, подготовил что-то вроде устной рецензии. Именно она, вероятно, и стала фундаментом итогового постановления. В нем, с одной стороны, отмечались достоинства бахтинской работы: «Работа тов. Бахтина М.М. — оригинальное исследование, основанное на использовании огромного количества текстов и критических работ, исследование, проливающее новый свет на творчество Рабле. В противовес существующему стремлению выводить творчество Рабле целиком из ренессансно-гуманистических корней тов. Бахтин М. М. связывает его главным образом с традициями средневекового (неофициального, т. е. народного, фольклорного, трезво-реалистического) мировоззрения и искусства. Работа тов. Бахтина М. М. впервые объясняет причину обаяния романа Рабле, помогает перестроить взгляд на средневековую поэзию в целом и т. д. По этим показателям работа тов. Бахтина М. М. заслуживает присуждения ее автору степени доктора наук».

С другой стороны, в постановлении перечислялись «грубые ошибки и искажения», допущенные Бахтиным. Все они, надо думать, были найдены тем же Мокульским с помощью той своеобразной «лупы», которая была изготовлена и отшлифована в пылу бушевавших тогда «дискуссий» о значении наследия Александра Веселовского. Напомним, что эти «дискуссии» были инициированы докладом Фадеева на XI пленуме правления Союза писателей СССР, прозвучавшим в июне 1947 года. В этом докладе созданная Веселовским научная школа получила титул «главной прародительницы низкопоклонства перед Западом в известной части русского литературоведения в прошлом и настоящем». Фадеев, ничего, заметим, не смыслящий в литературоведческой компаративистике, призвал «решительно разоблачить… антинаучные концепции» Веселовского и сокрушить его апологетов, окопавшихся во всех филологических вузах и научно-исследовательских институтах. В числе этих требующих «сокрушения» апологетов были названы Владимир Шишмарев, Исаак Нусинов и Михаил Алексеев, то есть люди, которые отнеслись к диссертации Бахтина положительно. А вот другой «благожелатель» из этой же компании, Владимир Кирпотин, держа нос по пущенному Фадеевым ветру, оперативно занялся реализацией начальственных наказов. Уже в первом номере журнала «Октябрь» за 1948 год он выступил со статьей «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском, о его последователях и о самом главном», где продолжатели дела Веселовского в литературоведении — Виктор Жирмунский, Леонид Гроссман, Исаак Нусинов — обвинялись в «умалении национального достоинства русской литературы». Правда, как водится (вспомним судьбу тех, кто в 1937 году травил в Саранске Бахтина), попытка бежать впереди паровоза, развозящего директивы вышестоящего руководства, не привела к выдаче охранной грамоты: очень скоро специалисты по борьбе с различными формами «веселовщины» и «безродного космополитизма» будут находить «грубые политические извращения» и в работах самого Кирпотина.