Читать книгу "Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный"

Однако земцы и казаки из северных уездов ныне Дмитрием Пожарским восхищены. Именно его, а не Трубецкого они первым витязем народного ополчения видят. Рода он старинного, княжеского. В перелетах из одного стана в другой не замечен. Опыта государского управления в Ярославле набрался. Храбр. Отчизнолюбив. Чего доброго, именно его после окончательного изгнания из Москвы поляков народ на царском престоле захочет увидеть. Вот и замыслили тушинцы на него казаков и атаманов из подмосковных таборов Трубецкого натравить. Год назад, поверив подложному письму злопыхателей, вольница Ивана Заруцкого прямо на кругу Прокопия Ляпунова бессудно зарубила. Так же и с Пожарским заговорщики задумали поступить. Да не вышло. Нашлись честные люди, которые вовремя о готовящемся покушении князя предупредили.

А тут как раз настоятель Троице-Сергиева монастыря Дионисий своих посланцев во главе с Авраамием Палицыным к казакам подмосковных таборов прислал: денежная-де казна обители вконец истощилась, а потому, христолюбцы, примите, как обещано было нашим келарем Авраамием, ризы, стихари, епитрахили, Евангелия в окладах и прочие церковные сокровища; как только монастырь оброки со своих крестьян соберет, все они за тысячу рублей будут назад выкуплены; лишь бы вы от Москвы, не отомстивши врагам крови христианской, не расходились и с земскими отрядами до полного одоления польских и литовских людей стояли.

К Трубецкому и Пожарскому Дионисий с отдельным посланием обратился.

«О благочестивые князи Дмитрий Тимофеевич и Дмитрий Михайлович! — заклинал он их. — Сотворите любови над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею».

У одних казаков дары Троице-Сергиева монастыря слезы благодарности вызвали, у других недоумение.

— Что толку от заклада даже и в тысячу рублей? — ворчали они. — От голода и холода он нас не спасет, зато особую охрану для сбережения потребует.

Те и другие сошлись на том, что церковные ценности монастырю правильнее всего со словами сердечной благодарности следует не медля вернуть, а с земской ратью Пожарского — вопреки всяким слухам и шепотам — побожеские отношения наладить.

Подействовали увещевания Дионисия и на Трубецкого. Он было губу закусил: я-де боярин, а Пожарский — стольник, вот пусть он мне первый и челом бьет. Однако после того, как Совет всей земли воровской заговор Шереметьева и тушинцев раскрыл и оповестил о нем грамотами многие замосковские города, а Троицкий архимандрит Дионисий двух князей Дмитриев к любви и согласию призвал, пришлось Трубецкому пути согласия со своим соперником искать. А это при его заносчивости и злопамятстве дело непростое. Без посредников здесь не обойтись. И первый из них — келарь Авраамий.

Но даже самый искусный посредник не добьется желаемого успеха, если его подопечный ему в этом деле не поможет. Пожарский свою отвагу и воинское умение в деле с гетманом Ходкевичем показал, настала очередь Трубецкому отличиться. Понимая это, он принялся калеными ядрами Кремль и Китай-город обстреливать, а в Корнильев день[103]приступом решил их взять. Да не вышло. Царский детинец без мощных осадных орудий да еще малыми силами не прошибить. Крепкий орешек.

В отличие от Трубецкого Пожарский попытался миром дело решить, без ненужной крови. Получив известия от своих разведчиков, он увещевательную грамоту осажденным послал. Обращена она была не только к польским полковникам, но и ко всему рыцарству, немцам, черкасам, гайдукам. На польский язык ее перетолмачил ротмистр Павел Хмелевский. От него Тырков и узнал дословное содержание этой грамоты.

«Ведомо нам, — говорилось в ней, — что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду, что вы со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляют в этом и упрашивают Николай Струсь и Московского государства изменники Федька Андронов и Ивашко, Олешко с товарищами, которые с вами сидят в осаде. Они это говорят вам ради своего живота. Хотя Струсь ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может выручить вас. Сдайтесь нам пленными, объявляю вам, — не ожидайте гетмана. Бывшие с ним черкасы на пути к Можайску бросили его и пошли разными дорогами в Литву. Дворяне и боярские дети в Белеве, Ржевичане, Старичане перебили и других ваших военных людей, вышедших из ближайших крепостей, а пятьсот человек взяли живыми. Гетман со своим конным полком, с пехотой и челядью 3 сентября пошел к Смоленску, но в Смоленске нет ни одного новоприбывшего воина, потому что польские люди ушли назад с Потоцким на помощь к гетману Жолкевскому, которого турки побили в Валахии… Войско Сапеги и Зборовского — все в Польше и Литве. Не надейтесь, что вас освободят из осады. Сами знаете, что ваше нашествие на Москву случилось неправдой короля Сигизмунда и польских и литовских людей и вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за нее такой нужды и такого голода. Берегите себя и присылайте к нам ответ без замедления. Ваши головы и жизни будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Которые из вас пожелают вернуться на свою землю, тех пустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству… А что вам говорят Струсь и московские изменники, будто у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им за обычай петь такую песню и научать языки говорить это, а вам стыдно, что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть. А если бы даже у нас и была рознь с казаками, и то против них у нас есть силы, и они достаточны, чтобы нам стать против них»…

Ответ из Кремля, писаный от имени хорунжего Иосифа Будзилы, Трокского конюшего Эразма Стравинского и других региментаров польского войска, был скор, напыщен, язвителен и излишне многословен:

«…Письму твоему, Пожарский, которое не достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились, так как ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминания людские не показывают, чтобы какой-либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш, о чем если бы писать, то много нужно было бы употребить времени на бумаги… Впредь не обсылайте нас бесчестными письмами и не говорите нам о таких вещах, потому что за славу и честь нашего государя мы готовы умереть и надеемся на милость Божию и уверены, что если вы не будете просить у его величества короля и у его сына помилования, то под ваши сабли, которые вы острите на нас, будут подставлены ваши шеи. Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем. Ложью вы ничего у нас не возьмете и не выманите. Мы не закрываем от вас стен; добивайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп знает церковь, Кузьма пусть занимается своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства…».

Список с этого бранчливого послания шляхтичей добыл для Тыркова Кирила Федоров, вхожий не только к воеводам, но и к дьякам ополчения. Дождавшись, когда Тырков ее прочитает, он возмущенно засопел: