Читать книгу "Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - Гельмут Бон"

Мне нельзя отказываться. Если даже курсанты выглядели раньше голодными, то мы, открывшие на свой страх и риск университет голода, выглядим как настоящие призраки. И я, сидя в читальном зале, иногда ловлю себя на том, что переворачиваю страницу за страницей, прочитываю глазами каждое слово, но ум просто не улавливает смысл прочитанного. Словно крохотный дрожащий наперсток, в котором должен поместиться бурный поток.

Мое самочувствие наводит на тревожные мысли. Откуда же еще должно прийти ко мне спасение, если не подключатся те, кто может меня спасти.

Надеюсь, я смогу физически справиться с работой на кухне!

«Что же я теперь делаю?» — задаю я себе вопрос вечером первого дня работы на кухне. Не сказать ли мне шеф-повару: «Нет, я больше не могу!»? Разумеется, это не такая уж и тяжелая работа — протирать влажной тряпкой подоконники и вытирать шваброй брызги от супа на полу, который и без того тщательно скоблят дважды в день. Но мне кажется, что у меня вот-вот лопнет голова, когда я наклоняюсь. Мои руки настолько ослабли, что, даже просто сидя в читальном зале, я обычно засовывал их по локти в карманы брюк.

Я ничего не имею против заведующего столовой, этого толстяка маленького роста, который замечает буквально все и у которого память как записная книжка старого служаки фельдфебеля.

Когда я с выражением безысходности на лице сидел в столовой и ждал инструкций о работе, он сказал мне:

— Я же тебе еще вчера вечером сказал, что с сегодняшнего дня ты работаешь на кухне. Пошли со мной!

А я и без того был среди тех, кому можно было позавидовать, кто был занят колкой дров, кто должен был подметать столовую или кому разрешалось всего лишь три раза в день расставлять металлические миски на длинные столы.

Но теперь я попал уже на саму кухню. Мне выдали белый фартук и белую шапочку в форме пилотки.

— Каждое утро вы будете получать чистое белье! — сказал нам заведующий столовой.

Но там есть еще некий Эмиль, шеф-повар дневной смены. Парнишка с выгоревшим на солнце чубом, зачесанным на лоб, и женской шелковой косынкой на розовой поварской шее.

— Очевидно, вы думали, что кухня — это санаторий! — напускается он нас, новеньких.

Но он хорошо знает свое дело. Этого у него не отнимешь. Однако он создает вокруг себя такую неприятную атмосферу, что становится противно. Это постоянное дурачество с его другом, таким же женоподобным мальчонкой из Австрии. Они изображают из себя жениха и невесту и постоянно распевают песенки, как в какой-нибудь дешевой оперетте.

Тут есть еще такой тип, как завистливый, злобный шваб, который, как это ни странно, сохранил свое место при смене персонала кухни. И тем не менее он питает бешеную злобу ко всем новеньким.

Когда мы вечером скребли котлы, эти огромные стальные котлы, каждый из которых вмещает пятьсот литров и более, он спрятал от нас самый лучший инструмент для чистки. У нас не было даже приличных жестких щеток, чтобы отскрести от стенок пригоревший мучной клейстер. А эта жаба спрятала стальной шпатель, которым можно было все легко отодрать. Ни ведер, ни тряпок! Этот мерзкий шваб так и пышет злобой. Я скребу свой первый котел вместе с Лаци, венгром. Хоть волком вой, как же прочно этот проклятый клейстер пригорел и прилип к шероховатым стенкам котла. Я стою на коленях на металлической обшивке, которая со всех сторон окружает вмурованный в кирпичную кладку котел. Проходит пять минут, прежде чем я успеваю продвинуться на какие-то жалкие двадцать сантиметров.

Но Лаци показывает мне, как надо скрести.

— Много вода! — говорит он, заглядывая в черноту котла и улыбаясь в свои пшеничные усы. Понятно, я должен взять больше воды. Это самое важное. Он плохо говорит по-немецки: — Иначе ты завтра утро чистить котел!

Чистка котлов — это самая трудная работа для меня. В этот первый вечер нам с Лаци удается вычистить всего лишь три котла.

Всего на этой кухне, построенной по плану одного из немецких военнопленных, двадцать котлов. Отапливается кухня снаружи с помощью специального дымохода, проходящего под стеной самого здания кухни.

Все устроено очень здорово. За один раз на кухне можно приготовить до десяти тысяч литров супа. Двенадцать поваров работают в дневную смену, и столько же выходят в ночную. Кроме них, есть истопники, дровоколы, хлеборезы, экспедиторы, привозящие продукты со склада и так далее. Всего больше ста человек. Филипп, заведующий столовой, по вечерам с гордым видом обходит все чисто вымытые помещения.

— Да у меня тут можно с пола есть!

Все это совершенно верно. Но для меня эта работа слишком тяжела. Я стою на коленях на горячей металлической обшивке котлов, и пот льет с меня ручьями. Резиновой шваброй я прохожусь по светлому полу. Мои руки уже виснут как плети и совсем не держат швабру! Сейчас я скажу им, что завтра не смогу прийти. Это не имеет никакого смысла.

Я не чувствую никакого вкуса, когда вечером в посудомоечном отделении кухни нас кормят. Мы, новенькие, сегодня совершенно выбились из сил. Двенадцать часов вкалывать в наполненном кухонным чадом помещении, да это и для здорового человека далеко не мелочь. Не говоря уж о комиссованных!

— Если вы не будете есть, то вините в этом только себя! — говорит Кристиан, прообраз типичного повара. У него уже даже глаз не видно, так они заплыли жиром. — Что вы хотите, супа или каши? — покровительственным тоном спрашивает он нас, так как несет ответственность за питание обслуживающего персонала кухни.

«Что за вопрос! — думаем мы своим умом комиссованных доходяг. — Конечно, каши!» И мы набрасываемся на молочную овсяную кашу, точно так же как ребенок, получивший от своей мамочки разрешение, набрасывается на мармелад.

— Хотите еще добавки? Каши всем хватит!

— Да, пожалуйста, если нам можно!

Мы едим только кашу. К водянистой похлебке мы даже не притрагиваемся.

Мы уже проглотили в пять раз больше того, что положено обычному пленному, но все никак не можем остановиться.

— Не ешьте сразу так много! Иначе вас пронесет! — говорит Кристиан. — Мне не жалко каши, но будьте осторожны!

Подумаешь, понос — это ерунда, ведь мы столько дней голодали. Кто знает, не вылетим ли мы уже завтра с кухни.

Мы получаем и намного больше хлеба, чем обычно. Хотя это и не положено. Но хлеборезка находится рядом с кухней. Хлеборезы получают больше еды. Вот мы и получаем от них почти килограмм хлеба, каждый из работников кухни. Может быть, мне стоит отказаться и не брать этот хлеб? Но этим я обижу Кристиана, да и остальные тоже подумают: «Почему он не берет? Наверняка он собирается донести на нас!» Я дам кусок хлеба Бернду! Я уже заранее радуюсь этому. Вот Бернд удивится, когда узнает, что я работаю на кухне.

И когда я представляю себе его лицо с темно-карими глазами, то впервые радуюсь тому, что работаю на кухне.

Но в этот момент Кристиан, которого я недавно видел в корпусе, где лежит Бернд, обращается ко мне: