Читать книгу "Кровавое евангелие - Ребекка Кантрелл"

Элисабета спросила об этом как бы между прочим, но сильно бьющееся сердце выдало ее истинные чувства.

— Да, предлагали.

В свете камина она выглядела изящнее и стройнее, чем сохранилась в его памяти после последней встречи; в чертах ее лица появилась некоторая суровость, как будто печаль согнала с ее лица часть доброты, присутствующей на нем раньше. Но даже и сейчас она была невероятно красивой.

Страх, казалось, проник в кровь Руна и разносился ею по всему его телу.

Он едва удерживался от того, чтобы сбежать; но ведь он же обещал Бернарду, и он обещал себе. Он был достаточно силен, для того чтобы выполнить обещанное. Он должен это сделать.

— Насколько я понимаю, вы занимаетесь сбором пожертвований на церковь?

Ее язвительный тон подсказал ему, что она понимает, как нелепо он обошелся с нею, когда оставил ее в одиночестве горевать по усопшему Ференцу; что она не простила его за то, что он бросил ее в тот час, когда она отчаянно нуждалась в том, чтобы кто-то близкий был рядом.

Его мозг исходил на крик, приказывая ему бежать, но тело ему не повиновалось.

Он остался.

— Падре Корца? — Элисабета наклонилась ближе, ее голова коснулась его головы; ее сердце стало биться медленнее — она испытывала к нему симпатию, а не гнев. — Вы что, заболели? Может, вам лучше присесть?

Она подвела его к деревянному стулу с прямой спинкой, а сама села напротив, так что расстояние между их коленями было не больше ширины ладони. Тепло камина казалось холодом по сравнению с жаром, исходившим от ее тела.

— Так вы здоровы? Падре Корца?

Его, казалось, пробудила песня, которую пело ее сильное красное сердце.

— Здоров. А как поживаете вы, вдова Надаши?

Ее всю передернуло при слове «вдова».

— Привыкаю к своей доле… — Она подалась вперед. — Оставим эту чепуху. Мы давно и хорошо знаем друг друга, а поэтому не стоит сейчас лукавить. Смерть Ференца явилась огромным бременем, свалившимся на меня, но она дала мне свободу.

Свободу?

Рун не осмелился переспросить. Он лишь поднял голову.

— Вы выглядите так, словно перенесли болезнь, — сказала она. — Так скажите же мне правду. Как вы провели последние месяцы?

Он провалился в ее серебристые глаза, отражавшие оранжевое пламя камина. Как он смог пробыть столько времени вдали от нее? Она одна единственная из всех, кого он знал, кому доверял воспоминания о своей смертной жизни, храня в тайне свое бессмертное существование.

Едва заметная улыбка играла на ее мягких губах. Ее рука смахнула воду с обнаженного плеча, а затем стыдливо легла на нежное горло. Рун смотрел на ее пальцы и на то, что они прикрывали.

Элисабета встала и взяла его руку в свои.

— Как всегда, такая холодная.

Тепло ее руки подействовало на него, как взрыв. Он должен был уйти, но вместо этого встал и положил свою вторую руку поверх ее рук, забирая ее тепло в свое холодное тело. Только это. Просто одно мгновение контакта. О большем он не просил.

Биение ее сердца прошло по ее рукам в его руки, затем поднялось выше, туда, где когда-то билось его сердце. Теперь его кровь струилась по жилам, подчиняясь ритмам ее сердца. Багровые пятна появились по краям его поля зрения.

Ее веки сомкнулись, она потянулась лицом к нему.

Он взял ее пылающие щеки в свои мраморно белые руки. До этого он никогда не прикасался к женщине и не испытывал ничего подобного. Он ласкал руками ее лицо, ее гладкое белое горло.

От прикосновения его ладоней ее сердце забилось сильнее. Страх? Или ею движет что-то другое?

Слезы потекли по ее щекам.

— Рун, — прошептала она. — Я так долго ждала тебя.

Кончиком пальца он провел по ее мягким, неправдоподобно алым губам. Она вздрогнула от этого прикосновения.

Как ему хотелось прижать свои губы к ее губам, почувствовать тепло ее рта. Ощутить ее тело. Но это было запрещено. Он ведь был священником. Непорочным и незапятнанным. Он должен был прекратить это немедленно. Он вырвал у нее свою руку и поднес ее к кресту, висевшему у него поверх сутаны.

Она перевела взгляд на крест, и с ее губ сорвался стон разочарования.

Рун замер, ища в себе силы для того, чтобы совладать с исходившим от нее теплом, с запахом талого снега от ее волос, с пульсом ее сердца, который чувствовался на ее губах, с соленым запахом ее слез. Такого испуга он не испытывал никогда, ни в свой смертной, ни в бессмертной жизни.

Склонившись к нему, она поцеловала его; прикосновение ее губ было легким, как касание бабочки.

И Рун пропал.

Она почувствовала вкус горести, крови и страсти. Он больше не был падре или монстром. Он был просто мужчиной. Мужчиной, каким никогда не бывал прежде.

Откинув назад голову, он посмотрел в ее скрытые тенью глаза, темные от страсти. Она стянула с себя шапочку, и ее черные волосы, оказавшись на свободе, рассыпались по плечам.

— Да, Рун, — прошептала она. — Да.

Он целовал тыльную сторону ее запястья, чувствуя своими губами ее участившееся сердцебиение. Распустив тесемку на рукаве, он целовал изгиб ее локтя, ощущая языком нежную мягкость ее кожи.

Она, запутав пальцы в его волосах, притянула его ближе к себе. Он ощутил толчки ее крови на голой шее. Она замерла в его объятиях, а он, обнимая ее, прижимал ее тело теснее к себе. Ее рот снова нашел его рот. Ни Бога, ни обета не существовало. Ему хотелось одного: чувствовать своим телом прикосновение ее кожи. Его пальцы перебирали кружева ее одежд. Она, оттолкнув его, расстегнула и развязала все сама, при этом ее рот был прижат к его рту.

Ее тяжелое платье свалилось с нее на каменный пол; она, переступив через него, подошла к камину. Оранжевое пламя освещало ее всю, проникая через тонкое льняное полотно сорочки. Он освободил ее столь долго желанное ему тело, разорвав сорочку вдоль напополам.

Она, нагая, замерла в его руках. Ее кожа была мягкой и теплой. Ее сердце бешено билось под его ладонями.

Ее пальцы заметались по нескончаемому ряду пуговиц, на которые была застегнута его сутана. Их было тридцать три, и они символизировали тридцать три года земной жизни Христа. Сутана свалилась на пол рядом с ее платьем. Его серебряный крест нестерпимо жег грудь, но он не обращал на это внимания.

Подхватив Элисабету на руки, Рун прижал ее к себе. Она вскрикнула, когда крест коснулся ее голой груди. Он схватил его и, рванув, оборвал цепочку. Крест, зазвенев по камням, упокоился рядом с одеждой. Рун должен был встревожиться, он должен был собрать свои атрибуты святости, надеть на свое тело и превратить их в стену, разделяющую его и Элисабету.