Читать книгу "The Телки. Повесть о ненастоящей любви - Сергей Минаев"

Больше года у тебя все хорошо. Заботливый муж, уютный дом, карьерный рост, преданные подруги, которые советуются с тобой по любому поводу, считая тебя самой мудрой и замечательной. Ты отдыхаешь за границей не менее шести раз в год, часто меняешь любовников, еще чаще — машины. Ты научилась жить рационально, преданная семейному очагу. Ни одной из историй ты никогда не дашь перерасти в роман, потому что очень хорошо понимаешь, что твой муж — абсолютная редкость и невероятная удача. Это единственный человек, к кому ты испытываешь уважение, и кого ты никогда не предашь.

В принципе у тебя все хорошо. Да что там — просто отлично! Твоя жизнь похожа на хорошо снятое кино с огромным бюджетом. Фильм продолжается, и, кажется, будет длиться бесконечно, пока в один прекрасный момент твоя близкая подруга не рассказывает тебе о сумасшедшем романе с молодым американцем русского происхождения. С мужчиной, каких, как ей кажется, уже не бывает в природе. Трогательным, нежным, доверчивым, сводящим с ума.

Я слушаю ее рассказы о совместном отдыхе, будущей женитьбе, детях. О том, как его глаза блестят от подобных разговоров. Я криво усмехаюсь бросив:

— Когда-то я знала подобного мужчину.

Мой сарказм улетучивается в тот момент, когда она гордо демонстрирует его фотографию в журнале, рассказывая, что «журналистика — его хобби, хотя с таким талантливым пером он мог бы сделать ее второй профессией». Решение возникает само собой. Нет ни отчаяния, ни ревности, ни потери сознания. Единственное, что могло бы меня выдать — это побелевшие костяшки сжатых в кулаки пальцев.

— Лена, скажи, пожалуйста, он часто называет тебя зайкой? — спрашиваю я ее напоследок. В принципе, она могла бы даже не отвечать.

СПАСТИ НИКОГО НЕ УДАЛОСЬ

Перед вами, господа, человек вполне разумный.

Вы его слышат, не так ли?

Он умеет отвечать на вопросы. Он знает цену словам.

И уж никак нельзя сказать, что он действовал, не отдавая отчета в своих поступках.

Альбер Камю. Посторонний.

Кажется, он открывает глаза… когда-то я любила проснуться раньше него и лежать рядом в ожидании, когда он откроет глаза. В такие моменты он походил на ребенка. Как же я его любила тогда! Точно, он просыпается…

Уйти? Встать, тихо выскользнуть отсюда — и все. Забыть эту историю. Забыть о нем, словно его не было. Словно я придумала все это — и его заодно. Так просто… встать и незаметно уйти в другую жизнь. В свою жизнь.

Господи, как долго я ждала этой минуты! Сколько раз представляла себе наш диалог — что я скажу, что он ответит, представляла, как уничтожу этого человека одной-единственной фразой. И теперь, когда все закончилось, у меня не осталось ничего.

Ни одной эмоции. Ни ненависти, ни желания отомстить. Только пустота. Такая же, как тем утром…

Я чувствую, как солнце прорывается сквозь неплотно задернутые шторы, скользит по моим векам и наконец выдергивает меня изо сна. Я открываю глаза и вижу какую-то телку, которая сидит у моей постели. Медсестра? С каких это пор медсестры вот так дежурят у постели больных? Может, у меня ухудшение? Гангрена и все такое… От мыслей о гангрене я мгновенно потею. Стоп-стоп-стоп, медсестры не носят деловые костюмы бежевого цвета. Ну, во всяком случае, не носили до того момента, когда я сел в этот чертов поезд.

Я начинаю разглядывать ее из-под полуприкрытых век. Интересно, давно она здесь? Заметила, что я проснулся? Девушка сидит нога на ногу, обхватив руками колени. Ухоженные руки, тонкие пальцы. Высокая шея, достаточно красивая. Большие солнцезащитные очки в пол-лица. Никаких украшений. Бондиада какая-то! Ей бы еще платок на голову — и вылитая Никита. Рыжая. Среди моих знакомых девушек нет ни одной рыжей. Кстати, надо бы восполнить это упущение… не в этой жизни… Интересно, сколько ей лет? Никогда не умел определять женский возраст. Она достает сигарету, зажигалку и прикуривает от самого тонкого стебелька пламени. От того, который похож на нитку, выдернутую из ярко-желтого языка огня. От спички так не прикуришь. У спички огонь ровный, а у огня зажигалки всегда есть пара таких ниточек. Когда прикуриваешь так сигарету, приходится держать ее над огнем дольше обычного, зато раскуривается она очень ровно. Черт, о чем я думаю? Кто же из моих знакомых любит заниматься такой херней?

— С добрым утром! — говорит она, прикуривая.

Голос… Какой у нее знакомый голос! Неужели какая-то из моих бывших подруг решила меня проведать? Случайно. Или все-таки я кому-то по-настоящему небезразличен?

— С добрым утром. О, черт! — Я пытаюсь сесть, но резкая боль в ноге заставляет меня брякнуться обратно на подушку. — Sorry. А что, в медицинских учреждениях теперь разрешили курить? Я бы тоже не отказался от сигареты.

— Продолжаешь играть в американца, Андрюша? — Девушка снимает очки.

…Господи, лучше бы я не просыпался! Нет, не может быть, это не она, просто очень похожа, только и всего… Ольга уехала из страны, мне же говорили. Откуда она знает про американца? Нет, ее здесь просто не может быть. Даже случайно. Я делаю последнюю попытку доказать себе, что это не Оля, но паранойя охватывает каждую клеточку моего тела.

— Мы знакомы? Я что-то не припоминаю. Заранее извиняюсь, просто я не в лучшей форме. Голова болит. Не каждый день попадаешь во взорванный поезд, понимаете? — Я пытаюсь улыбнуться, но даже без зеркала могу сказать, что это не улыбка, а гримаса. — Так мы знакомы…

— Зайка. Ты забыл добавить — зайка, Андрей! — Она глубоко затягивается и отворачивается к окну. — Мы знакомы. Во всяком случае, когда-то были…

— Оля! — У меня пересыхает во рту. — Как ты здесь оказалась? Кто тебе сказал? То есть…

— То есть мне никто не мог сказать, что ты в Питере, в больнице, с переломом ноги и легким cотрясением мозга. Об этом никто не знает. Кроме меня, конечно. — Она улыбается и снова отворачивается к окну, кажется, у нее в глазах блеснули слезы. Или мне показалось?

— Никто не знает, что я в больнице, — вслух размышляю я. — Да, невеселые времена. Кто бы мог подумать, что эти гребаные террористы доберутся и до поездов! Правда, Оль?

Она молча кивает.

— И главное, как-то быстро все получилось, — продолжаю я. — Бах — и сразу вагон стал крениться вправо, стенка стала полом, а потолок — стенкой, а потом… потом помню как сквозь сон…

Она снова кивает.

— Что-то говорили пассажиры, которых не задело… «Скорая помощь», врачи… Кто-то говорил про потерю крови. Я сказал медсестре… а дальше как в тумане, — вспомнив, что рассказал медсестре про СПИД, я снова покрываюсь холодным потом.

— Ты сказал медсестре? — Она поворачивается ко мне. — У тебя хватило смелости сказать про СПИД? Не узнаю тебя. Неужели тебя сподвигли на это мысли о каких-нибудь лузерах, которых заразят иглой, выдернутой из твоей вены? Да брось! Тем более что теперь не начало 90-х, и вероятность того, что твоей иглой уколют кого-то еще, ничтожна. Так зачем же ты признался, милый мальчик? — Она тушит сигарету о ножку стола и прикуривает новую.