Читать книгу "Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель"

— Готов поклясться, что знаю, кто он, — вмешался герцог де Гиш.

— Кажется, и мне нетрудно угадать его имя! — заметила королева.

— Нет, государыня, уста вашего величества не должны произносить его имя! Да и к чему имя — если и так известно, кто он!..

— Но, полагаю, можно по крайней мере спросить: не из Лотарингии ли письмо?

— Из Нанси. От иезуитов.

Королева с довольным видом наклонила голову.

— Прочтите, что он пишет. Думаю, что в наших с вами письмах проводится одна и та же мысль.

— Не лучше ли коротко и смело выразить эту мысль словами? — шепнул де Гиш. — Может статься, что она одна занимает теперь всех нас.

— А если словесное выражение подобной мысли опаснее имени корреспондента Марсана?! Оставьте нас на время одних, любезный герцог; Монбассон не должен видеть этого необычайного беспорядка в вашем костюме; иначе он — более добросовестный шпион, чем вы, господа, — сообщит свои наблюдения королю. Марсан передаст вам все, достойное внимания.

Откланявшись, де Гиш осторожно выбрался из салона, а королева вышла с де Марсаном в свой кабинет, где оба погрузились в чтение писем. Де Марсан скоро закончил; сильно взволнованный, он спрятал письмо на груди и принялся с напряженным вниманием следить за физиономией королевы. Но эти холодные черты молчали. Наконец Терезия равнодушно сложила бумаги и медленно повернулась к молодому Марсану.

— Предлагаю вам обмен. Дайте мне вашу записку, и возьмите мои все три письма!

— Три за одно! А что, если обмен все-таки будет до того неравен, что мне придется доплатить головой?

— Вы потеряете только то, чего не достойны иметь со времени смерти вашей матери, если только голова не служит вам для одной-единственной мысли!

— Не для той ли, на которую намекал и де Гиш? — живо спросил Марсан. — А вы, государыня, тоже думаете лишь об этом?

Холодный взор Терезии вдруг осветился такой ненавистью и злобой, что молодой граф невольно отшатнулся.

— С того дня, — глухо начала она, — как вы, осиротевший, стояли передо мной и королем, с того дня, как нанесено смертельное оскорбление нашему дому, нашему женскому и королевскому достоинству, и нанесено ею же, вечной причиной наших несчастий и унижений, с того самого дня мысль эта не оставляет нас!

Граф близко подошел к своей повелительнице.

— Пока мысль эта скрывается в душе вашего величества — она ничто, высказанная же словами, она, вероятно, обратится в преступление, а потому слово и дело должны идти вместе, одновременно.

Терезия улыбнулась.

— Милейший граф, королевы не совершают преступлений. Есть дела, ускользающие от рук правосудия, — дела, для которых законы не существуют!

— В таком случае подобные дела и совершаться должны только королевами. Охраной им служат их достоинство и их неприкосновенность!

— Что же заставляет вас думать, граф, будто у нас не хватит мужества привести мысль нашу в исполнение? Мы ставим все на карту, и нам недостает только деятеля той невидимой силы, которая могла бы совершить то, в чем всю ответственность мы берем на себя одну.

— Государыня, решение ваше непреклонно?

— Да поразит нас Господь всеми бедами, — твердо проговорила Терезия, охваченная фанатической ненавистью, — если мы изменим себе. Решение наше непоколебимо, как гранит! Как наш прадед Филипп Второй, мы никогда не отступаем от того, что раз положили исполнить. Говорите смело!

— Еще один вопрос, ваше величество! Ваши письма имеют связь с моим, а все они доставлены Лашезом, не следует ли из этого, что в Эскуриале и Вене лелеют из политических видов ту же мысль, которая внушена вам оскорблением вашей чести и достоинства, и отнесется ли к ней благоприятно мадам де Ментенон?

— Конечно. Все эти письма от моей матери, от патера Нейдгарда в Мадриде и от самого императора германского, — все указывают на Ментенон как на особу, достойную полного доверия!..

— Но она оказалась не вполне достойной вашего доверия, государыня. Она служила шпионом королю, она подготовила гибель моей матери и несчастье д’Эфиа! Мне сдается, что эта женщина пользуется всем и всеми для своих личных целей.

— А если она только орудие того ордена, который в успехе нашей мести видит торжество своего учения? Впрочем, в приложенном здесь письме к патеру Лашезу она вполне оправдывает свое тогдашнее поведение, говоря, что действовала таким образом по положительному приказанию из Рима. У нас все шло отлично и мы далеко подвинулись бы вперед, если бы не сатанинская хитрость этой Анны Орлеанской. Она разрушила в Нанси все наши замыслы. Ваша благородная мать могла бы кончить иначе, а мне… мне самой никогда не пришлось бы испытать этого позора и унижения, не пришлось бы помогать дочери моего злейшего врага занять престол наших предков!

— К счастью, Марии-Луизе всего восемь лет, и многое может еще измениться, пока дон Карлос принужден будет протянуть ей руку.

— Так думают и в Мадриде и в Вене, а пока, ради мира, не противятся этой партии. Но нечто должно совершиться, и совершиться тотчас, пока не разорван еще союз против Франции. Она наш общий злейший враг, она должна умереть.

— Чем скорее, тем лучше! — сверкнув глазами, прошептал Марсан. — В этом-то и состояло предсмертное желание моей матери, ее завещание! На сколько хватит моих сил, я буду способствовать исполнению воли вашего величества. Прикажите, государыня. Совершит же дело тот, кого побуждает к этому старая, неумолимая ненависть.

Сен-Марсан вынул из камзола письмо и протянул его королеве.

— От Лорена! Я это знала!

Терезия углубилась в чтение маленького листа. Вдруг она вздрогнула и привстала, дико оглядываясь вокруг.

— Здесь свежо! — улыбаясь, промолвил Сен-Марсан. — Позвольте, ваше величество, усилить огонь в камине.

С этими словами он взял из рук Терезии письмо де Лорена, захватил и бумаги с королевского стола и, вопросительно глядя на королеву, подошел к ярко пылавшему огню. Королева сделала быстрый знак рукой, бумаги вспыхнули и сгорели.

— Все, что могло нас выдать, уничтожено! — проговорил тихо граф. — Но для исполнения того, что должно совершиться, Лорен должен иметь от вашего величества точное приказание, не допускающее и тени сомнения, иначе… — Он остановился в изумлении.

С деловым спокойствием подошла Терезия к письменному столу, села и, набросав несколько слов, поставила свое имя, число и приложила печать. Смертельно бледный, Марсан следил за всем с напряженным вниманием.

— Этот Гаржу, о котором говорит шевалье, человек надежный и средство это верно?

— Надежен, как преступник, которому в случае неудачи или отступления грозит неминуемая смерть. Он безгласная креатура патера Лашеза.

Терезия встала и подала документ графу:

— Позаботьтесь, чтобы это попало прямо в руки шевалье!