Читать книгу "Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул"

Потом быстро наступает ночь.

* * *

Звонок в дверь раздается в четыре утра. Заснуть мне не удалось. Джексон высовывает голову из дверей, чтобы попрощаться, я крепко обнимаю его, бодро улыбаясь, и все — я уехал.

Водитель такси словно произносит текст из какого-то страшного фильма.

— Вам нужно в центр? — говорит он.

— Да, пожалуйста, — говорю я с некоторой тревогой. Разве его диспетчер не сказал ему, куда нужно ехать?

— Ты просто сумасшедший осел. Но это круто. Я тоже сумасшедший осел. Поэтому меня и послали.

Наша поездка не совсем соответствует тому, что мы ожидали. Автострады практически пусты. Никаких полицейских постов. Никаких шаек мародеров. Даже сгоревших машин нет. Если бы не битое стекло и не заколоченные окна, которые все чаще встречаются по мере приближения к центру, трудно было бы догадаться, что что-то неладно.

Потом я сделаю вывод, что это особенность общественных беспорядков. Ты можешь беспрепятственно переходить какую-то улицу. А через минуту тебя могут убить — этого едва не случилось с японским туристом, которого сильно избили несколько часов назад перед вполне безопасно выглядящим отелем, хотя и с заколоченными окнами, в который я собираюсь войти.

Водитель такси получает хорошие чаевые и крепкое рукопожатие.

— Удачи, — говорит он.

— Спасибо.

В этой гостинице, номер в которой мне заказали — одном из тех величественных корпоративных заведений, в которых останавливаются, только если ваша компания оплачивает пребывание, — поражает поведение персонала, будто не ведающего о происходящем. Не знаю, получили ли они на этот счет специальные указания, или в жилах корпоративной Америки течет не кровь, а холодная вода, или просто потому, что пять утра — не время для особой экспансивности. Но можно предположить, учитывая заколоченные окна на всем нижнем этаже, вооруженных охранников у входа, случай с японским туристом и близость к эпицентру одного из худших в истории США бунтов, что эта маска легко слетит.

Возьмем портье. Я бы очень не прочь, потому что, несмотря на свой строгий бесполый костюм гостиничного портье — или благодаря ему, — она выглядит совершенно соблазнительно. Надо полагать, что это стажер, иначе ее не поставили бы стоять «собаку». Что меня больше всего смущает в ней, так это ее блузка, шелковистая и кремовая, и из-за того, что или материя слишком тонкая, или она застегнула лишь одну пуговку, можно заметить белый бюстгальтер, который — не знаю почему, может быть из-за атмосферы подавленной истерии или варианта morituri salutant — действует на меня крайне эротичным образом.

Но она вовсе не излучает вокруг себя сексуальность, до этого далеко, она исключительно точно делает все положенное, берет мой паспорт, обращается ко мне «сэр» и «позвольте я узнаю, какой номер забронирован».

Она дает мне ключ, сделанный в виде электронной карты. Сообщает, что отель предоставляет сейчас пятнадцатипроцентную скидку. Но не говорит, по какой причине, не спрашивает, что происходит на улице, или не слышал ли я каких-нибудь новостей, или какого черта тебя сюда принесло, сумасшедшего и удивительного парня? Она просто благодарит меня за выбор гостиницы, которую я, конечно, не выбирал, — и в этот момент я почти готов сказать ей, что выбирал не я, а какая-то секретарша в «Дейли телеграф», и только потому, что вы рядом с Центральным Бунтом, потому что я репортер, ясно? Мне нужно сейчас идти туда, прямо сейчас, и рисковать своей жизнью, и пожелайте мне удачи, мне будет гораздо легче, если вы это сделаете, а еще лучше, если после работы мы с вам пойдем выпить, — вот и все. Вот так обстоит дело.

— Здравствуйте, иностранная редакция, — говорит грубоватый австралийский голос по ту сторону Атлантики. Это голос редактора Сиднея Блейда. О его нраве ходят легенды. Он не терпит дураков. Я больше боюсь его самого, чем того, о чем он может меня попросить.

Он хочет, чтобы я отправился на Голливудский проспект, разнюхал, что к чему, выяснил, что происходит, поговорил с людьми и передал свой материал до 11 по лос-анджелесскому времени. Если позднее, я могу не стараться. Первый выпуск пойдет в печать.

Есть много вопросов, которые я хотел бы ему задать, от тривиальных практических типа «Нужно ли сказать таксисту, чтобы ждал меня, или я смогу найти на улице другую машину?» и «Что лучше всего говорить, если я наткнусь на бунтовщиков — хорошо или плохо признаваться, что я журналист?» до сложных абстрактных типа «А насколько это в действительности безопасно?». Но не могу, потому что вряд ли редактору нужно напоминание о том, что я — несерьезный двадцатишестилетний человек, никогда прежде не занимавшийся такими вещами, а кроме того, уже 5.30 утра, и время уходит.

Крайние сроки. Когда пишешь большие статьи, редакторы, дающие задание, постоянно назначают сроки, но они совершенно искусственные.

Даже в репортажах не часто сталкиваешься с такими возникшими в последний момент и важными событиями, что при отчете о них поджимает окончательный срок.

Теперь, когда я сам попал в такую историю, я начинаю понимать, что имеют в виду ветераны пишущей братии, говоря о том, что можно быть величайшим стилистом, но если ты не умеешь укладываться в нужные объем и сроки, то никогда не станешь хорошим журналистом.

Поэтому, когда к шести утра я добираюсь до Голливудского проспекта, во мне растет паника. Как у пехотинца, высаженного из вертолета на поле боя: дезориентация, страх и настоятельная потребность что-то быстро сделать, хотя не ясно что.

Второй по силе страх связан у меня с предчувствием беды. Больше же всего я боюсь, что никакой беды не случится, потому что тогда мне не о чем будет писать.

Пока оправдывается мой самый большой страх. Хорошо виден дымок и чувствуется запах пепла, обнаруживается редкое сгоревшее здание, ну и что? Один абзац для создания атмосферы. А что дальше? Где сюжет? Кого цитировать? Черт возьми, ничего не происходит, и никого вокруг. А что удивительного? Все нормальные люди еще в постели…

— Беспорядки? Какие беспорядки? — сообщает Джош Девере из Лос-Анджелеса.

Нет. С иностранной редакцией такое не пройдет. Если я не найду материал в течение часа, то… Послушай, Господи. Я готов заключить с тобой сделку. Если ты обеспечишь меня хорошим материалом, можешь в обмен сделать мне что-нибудь плохое. Но не слишком плохое, конечно. Никаких ножей. Лицо и пах не трогать. Никаких тяжелых увечий или сильной боли. Если ты придумаешь что-нибудь одновременно эффектное и безвредное, это будет честно. Скажем, пулю через мягкую часть руки. Или ноги. Или даже головы, если это будет только царапина, лучше там, где шрам будет выглядеть привлекательно. Или…

Кофейня! Открытая! И люди внутри. Люди с рассказами о беспорядках.

Один кофе, одна сигарета и после этого несколько исписанных страниц — самочувствие значительно улучшается. Язвенная боль отпустила, и у меня достаточно материала, чтобы избавиться от полного позора. Но в идеале нужно что-нибудь более привлекательное. Высказывания, которые я пока добыл, это обычный глас народа типа «Ох, как я испугался прошлым вечером, когда возник этот шум на улице» и «Вы спрашиваете, почему я работаю в этом кафе в центре беспорядков? Это интересно. Я бы тоже хотела это знать». Ни одно из них не развивает сюжет дальше. Ни одно из них не выведет мой материал на первую страницу.