Читать книгу "Самая страшная книга 2014 - Алексей Жарков"

Вольдемар!

Пишет тебе дедушка, который до недавнего времени даже не подозревал о твоем существовании, как, наверно, и ты о моем. Я стар и немощен, и нуждаюсь в компаньоне. Если ты не побрезгуешь мною и скрасишь мои последние дни, а их, несомненно, не так уж и много осталось, я завещаю тебе, как единственному наследнику, свое состояние. А это несколько миллионов и еще кое-какая недвижимость, разбросанная по стране.

Твой дедушка.

Я обрадовался. Несколько строк в один момент превратили меня из байстрюка и полного безнадеги, Мистера Никчемность, которому ни на что не следует рассчитывать, в молодого наследника. Перед глазами закружились соблазнительные картины из жизни баловней судьбы, подсмотренные в маминых сериалах. Обязательный белый костюм, пробковый шлем — только на кой он мне сдался; сигара — начну курить; золотые перстни, длинные ногти на мизинцах; а также девочки секси, пати и прочие радости жизни. И вскоре мни предстоит занять место в этом праздничном параде; стоит лишь провести несколько дней, ну, может, недель, или на худой конец пару-тройку месяцев в обществе дедушки, ведь старик сам написал, что жить ему осталось недолго. Нужно торопиться, вдруг он себе-еще какого-нибудь внука отыщет, еду прямо завтра.

Из мечтаний меня вывела мама. Женщина, судьбою призванная портить все хорошие моменты моей жизни. Видит бог, сделать на этом поприще ей удалось немало. В длинный список ее прегрешений входили и такие, какие ни один другой сын не простил бы своей матери. Например, дверь, с которой еще в моем пятилетием возрасте были сняты все запоры под предлогом того, что я могу нечаянно закрыться и задохнуться во сне под одеялом. И вот как раз в тот момент, когда я, наконец, уболтал Маришку, местную красавицу Даю всем-без-разбора, и, стянув ее прозрачные трусики, пристроился между ее длинных ног, задранных для большего кайфа мне на плечи, готовясь навсегда распрощаться со своей невинностью… Дверь распахнулась:

— Детки, а вы не хотите чаю? Я такие милые ванильные кексики только что испекла.

Конечно, после этого я был единственным парнем, который получил школьный аттестат в состоянии безнадежной девственности. После того как мстительная Маришка всем разболтала об инциденте, девушки избегали меня, а уж сколько шуточек по этому поводу мне пришлось выслушать от парней…

В этот раз мама сильно наморщила лоб, так что он собрался в тонкую рифленую стиральную доску, хоть сейчас становись и стирай, и сказала:

— Воля, тут какая-то ошибка. Твой папа говорил, что его дед умер совсем молодым. Он еще очень горевал, мол, я его совсем не помню. Так что извини, но у тебя нет никакого дедушки Павла. Во всяком случае, живого.

— Подожди. Но ведь отчество у папы было Павлович. Так что все сходится.

— Ну что сходится? Что сходится?

Мама, даже когда сто раз не права, готова умереть, но свое доказать. Поэтому спор затягивался, но я уже принял решение.

— Мама, я все равно поеду. Ты случайно не видела мои очки?

Я перевел разговор на другую тему, и мама бросилась искать очки, не заметив, что я во время разговора успел нацепить их на переносицу.

Дед Павел жил на юге. Я ехал к нему в душном плацкартном вагоне с заколоченными окнами, и пот с меня катился градом. Я сразу разделся, аккуратно сложил вещи под матрац, чтобы они не помялись в дороге. Надеюсь, мучаюсь не зря. Я уже решил, что даже если дедушка Паша окажется не моим дедом, я все равно в этом не признаюсь. Мне нужен этот шанс, и я готов пойти на все, чтобы не возвращаться к маме и к ее ванильным кексам и морковным котлетам.

Меня не остановила даже знойная волна воздуха, словно раскаленного в гигантской печке, которая моментально оглушала, стоило покинуть душный вагон. Под жарким солнцем плавился асфальт, пересыхал воздух и закипали мозги. Я взглянул на себя: так и есть, на рубашке под мышками выступили мокрые пятна. Что там подмышки, я весь покрылся липкой пленкой пота. Как же я ненавижу сауну! А весь этот город И чертов юг оказались просто огромной финской баней, а если обратить внимание на местоположение, то скорее Хаммамом. Мой праздничный вид безнадежно испорчен. Я в отчаянии посмотрел на других пассажиров. В яблочко! Такие же безобразные пятна пота, расплывшиеся под мышками и на спине. А вот местные щеголяли в чистеньких рубашках, видно, приспособились к этой убийственной жаре. Смогли они, смогу и я.

Вокзал был шумным. Толкались люди, пьющие и перекусывающие на ходу, с гомоном тянущие за собой упирающиеся чемоданы. Ворковали жирные голуби. Я с удивлением смотрел на этих попрошаек, бодро снующих под ногами в поисках подачек. В моем городе тоже были голуби, но пугливые и осторожные, к ним и коту сложно подкрасться. Эх, Ваську бы моего сюда, его тут можно было бы и не кормить. В общую струю вносили хаос объявления, которые сразу на двух языках читал женский бездушный голос. Каждые пять минут все смолкало — это били время большие вокзальные часы, за которыми все равно не было ничего слышно. Я поторопился покинуть этот ад и через белую арку с надписью «В ГОРОД» вышел на бурлящую транспортом привокзальную площадь. Проблему, как найти дедов дом, я решил быстро. Белая «Волга» с шашечками на крыше и усатым шофером за рулем, который гортанно разговаривал на местном суржике, немного покружив меня по забитым машинами улицам, выскочила на широкую многополосную автостраду. Таксист ощутимо прибавил скорость и, игнорируя работающий кондиционер, открыл окна, врубил музыку так, что машина вибрировала при особо низких частотах, и помчался с ветерком.

Дом, возле которого меня высадил таксист, еле проглядывался, прячась за забором. Видно, давным-давно никто не подрезал ежевику, которая из живой изгороди превратилась в неприступные крепостные стены, ощетинившиеся молодыми побегами и усыпанные твердой, еще не созревшей шишковатой ягодой. Я с трудом нашел калитку и по не менее запущенному саду пошел к дому. Везде было пусто, меня никто не встретил. Уж не опоздал ли я? На пороге дома меня начали мучить дурные предчувствия. Накинулись всякие «если да кабы». Начиналось все одинаково: «А что, если», а дальше сценарий менялся в зависимости от того, что я последним прочитал или увидел по телевизору. Сейчас моя сакраментальная фраза продолжилась: «…дед умер, не дождавшись меня? Оставил ли он завещание? Если да, то в чью пользу? И у кого оно может храниться?..» В памяти появился образ обезличенного адвоката, тем временем воображение творило дальше… «Плохо, если завещание не в мою пользу. А даже если дед и не написал его. Как я докажу, что мы родственники? По документам у меня нет отца. Эх, это что же, я зря проделал такой путь?»

Пока я развлекался подобными страшилками, ноги сами занесли меня в дом. Дверь бесшумно открылась и не менее бесшумно закрылась за моей спиной, и вот я — готовый взломщик, налицо проникновение в чужое жилище со злым умыслом (ведь я приехал, чтобы разбогатеть), а если еще и дед мертвый лежит в своей постельке, свежепреставленный… вот и доказывай потом, что не верблюд. Да и не доказать, плеваться-то умею… Я прислушался, но не для того, чтобы уловить звук милицейских сирен, поскольку давно научился не воспринимать всерьез собственные фантазии. Мне, наверное, писателем нужно становиться, а не учителем истории, хотя почему бы и нет, одно другому не мешает. А прислушался я, потому что хотел уловить, какие звуки живут в доме, или, на худой конец, чтобы иметь представление, в какую сторону идти. Но старый дом молчал, молчали мышки-норушки, притаившись по углам, тихо сидел червячок-древоточец, что ж, у них тоже бывают перерывы в еде. Не было слышно даже тиканья обязательных для таких домов деревянных часов с кукушкой. Тишина настораживала, обволакивала и отупляла, но я решительно не поддавался ее чарам. Я хотел шума и действий. Я приехал сюда не для того, чтобы красться затемненными коридорами, где ни фига не видать из-за разросшихся кустов, подступивших к самым окнам, заглядывающих в них и подсматривающих, нельзя ли поддать веточкой и проломить это тоненькое стекло, потом переползти через подоконник и буйно разойтись между стен. Поэтому я шел, сознательно шумя, топая ногами, насвистывая привязавшийся в поезде шлягер, не хватало только палки, которой можно веселенько пройтись по стенам и дверям, выстукивая по ним дробь. По пути я открывал все двери, что мне попались, но повсюду видел только опущенные шторы, зачехленную мебель и затхлый воздух, который вырывался из-за каждой приоткрытой двери прямо в лицо. Запах плесени, бр-р-р, после него вглядываться дальше в комнату не хотелось. Наконец осталась последняя дверь. Моя бравада улетучилась, и я в нерешительности замер перед ней.