Читать книгу "Царица Шаммурамат. Полёт голубки - Юлия Львофф"

В эту минуту в покоях появился встревоженный Кумарби.

— Прости меня, госпожа моя Ану-син! — молодой евнух кинулся к своей хозяйке и упал на пол, прижавшись губами к подолу её платья. — Всего на мгновение я отошёл от двери, чтобы справить нужду, — и только по этой причине незнакомый мужчина сумел проникнуть в твои покои!

— Твоей вины в том нет, — вполголоса произнесла Ану-син. — Наверное, я должна была прислушаться к словам моего мужа и выставить у своих покоев стражу из его людей. Но ты же знаешь, мой друг, что я привыкла доверять только тебе одному.

Шамхат, стоя во весь рост, скрестив на груди руки, казалось, с презрением наблюдала за этим объяснением между госпожой и слугой. Очевидно, ей претили такие отношения, когда женщина знатного происхождения, да ещё жена царедворца, называла своего слугу другом.

— Пожалуй, я пойду, — процедила царская наложница сквозь зубы, всем своим видом выказывая Ану-син неодобрение.

Выходя из покоев, она бросила взгляд на неподвижно лежавшего на полу тамкара и сказала:

— Будь моя воля, я велела бы связать этого пса и оставить в пустыне шакалам на растерзание. Но это твой дом, и только тебе решать его судьбу.

— Не беспокойся, — тут же, вдогонку ей, отозвалась Ану-син, — я уже знаю, как с ним поступить.

Глава 17. К истокам

— А где твоя добрая мать, почтеннейшая госпожа? Разве она уже ушла? — Такими были первые слова чужеземца после того, как Кумарби, вылив на него кувшин холодной воды, привёл его в чувство.

— Моя мать? — удивилась Ану-син, которая в это время укладывала младенцев в их колыбельку.

Она обернулась и, после короткой паузы приблизившись к купцу, внимательно посмотрела ему в лицо.

— Да, конечно, — торопливо продолжил тот, осторожно потирая ушибленный лоб, на котором виднелась огромная шишка, — я понимаю, что ничтожные людишки вроде меня, эгинского купца, который ведёт торговлю далеко за пределами своей страны, недостойны внимания знатных женщин. Встречи с подобными мне быстро забываются, даже если эти встречи случаются при очень необычных обстоятельствах. К примеру, в забытой богами пустыне. Зато таких женщин, как твоя мать, не забыть никогда! Пусть даже спустя годы, которые оставляют на женском облике свои беспощадные отметины! И, однако, госпожа, не сочти мои слова за лесть, твоя добрая матушка по-прежнему удивительно хороша…

— Что ж, льстец ты и вправду отменный, — усмехнулась Ану-син, прервав поток купеческой речи. Она не сомневалась, что в молодости Шамхат, которую сейчас нахваливал чужеземец, была прекрасна, но ныне знаменитая красота наложницы не только увяла: длительный недуг лишил её свежести и очарования — не заметить этого мог лишь слепой.

— Зато ты, почтеннейшая госпожа, её точная копия в молодости, — ничуть не стесняясь того, что его уличили в лицемерии, вёл дальше купец, — и вот с этим никто не поспорит!

Разговор, затеянный чужеземцем, становился всё занимательней и вместе с тем в душе Ану-син росла какая-то смутная тревога. Её наблюдение за лицом этого человека, когда он смотрел на Шамхат, подсказало ей, что эти двое уже встречались прежде, а теперь он и сам признал это. Но отчего он так упорно называет Шамхат её матерью? И случайно ли он оказался в её покоях как раз тогда, когда здесь была царская наложница? Если не случайно, тогда кто же пожелал, чтобы их встреча состоялась в её присутствии?..

— Стало быть, ты знал мою мать в дни её молодости? — обратилась Ану-син к купцу, решив подыграть ему. — Любопытно узнать, где же ты мог видеть её с открытым лицом? Или, может, тогда у неё ещё не было мужчины, которого она называла своим господином?

— О, она была столь юной, почти девочкой, когда случайно, по воле милосердных богов, набрела на наш караван! — начал рассказывать купец, радуясь в душе, что его воспоминания заинтересовали хозяйку дома и что благодаря этому его скорее всего не станут наказывать за вторжение. — Была ли она замужем, мне наверняка неведомо, но лицо своё она от нас не прятала. Я тогда впервые попал в земли между двумя реками, которые у меня на родине называют Месопотамией*, и не знал местных законов. Как не понимал и различия в традициях жителей Аккада и Ассирии. Это сейчас я знаю, что ассирийки после того, как выходят замуж, облачаются в покрывало, в отличие от аккадских женщин. Так что, если бы я не увидел сегодня твою мать здесь, в Ассирии, то сказал бы, что она родом из Аккада. К тому же, когда мы её повстречали, она шла из Баб-или, столицы Аккадского царства. От неё мы и узнали, что любимый город аккадцев, который они называли Городом Городов и Божьими вратами, разрушили ассирийцы. Помню, я тогда был в страшном отчаянии: такой путь проделал, столько лиха натерпелся, — однажды даже чуть не умер! — и всё ради того, чтобы увидеть руины города, к которому стремился…

Купец прервал своё повествование, очевидно, предавшись нахлынувшим на него горьким воспоминаниям.

Тем временем Ану-син, которая не пропустила ни слова из его рассказа, размышляла над услышанным. Как она знала, столица Аккадского царства была уничтожена ассирийской армией в тот самый год, когда она появилась на свет в селении на берегу Великой реки. Оннес говорил ей, что Шамхат также родом из Аккада и что завоеватель Нин заприметил её среди других знатных женщин, уведённых в плен из разрушенного Баб-или. Тогда каким образом она оказалась в пустыне, где её, заблудившуюся и умирающую от жажды, подобрал торговый караван? Либо чужеземный тамкар выдумал эту увлекательную историю, либо обознался, приняв царскую наложницу за другую, вероятно, очень похожую на неё женщину…

— Что же было потом? — снова заговорила Ану-син, прервав затянувшееся молчание, и остановила на лице тамкара свой глубокий проницательный взгляд. — Куда отправился ваш караван и где, в каком городе страны Аккад, вы расстались со спасённой вами странницей?

— Удивительно, что твоя добрая матушка сама не поведала тебе столь необычную историю, — с готовностью отозвался чужеземец, увлечённый этой спасительной для него беседой с хозяйкой дома. — Ведь, если я не ошибаюсь, это история твоего рождения, почтенная госпожа! Видишь ли, мы не могли взять женщину с собой: ни те из нас, кто решил искать убежища у царя Элама, ни те, кто направлялся в Страну моря. Оказалось, что странница была в тягости, и, когда у неё начались роды, мы оставили её в каком-то селении, доверив заботам местной повитухи…

Ану-син сдержала восклицание, чуть было не сорвавшееся с её уст: при последних словах рассказчика отчего-то сразу вспомнилась Баштум и подвеска из ожерелья верховной жрицы Ишхары, которое надела на неё Сидури во время ритуала посвящения. Вспомнились и слова Сидури о том, что это ожерелье переходит по наследству от матери к дочери и что именно ей, Ану-син, суждено занять место «избранной» служительницы богини. «…А твоё главное желание — стать верховной жрицей Иштар — лишь убедило меня в том, что ты выбрала верный путь: такой же, как и тот, по которому когда-то пошла твоя мать», — как наяву прозвучали слова старого жреца Илшу.