Читать книгу "Жизнь Фридриха Ницше - Сью Придо"

Кесслер приехал обсудить издание «Так говорил Заратустра». В прошлом году вышла премьера одноименного музыкального произведения Рихарда Штрауса, вызвав сенсацию. Кесслер хотел выпустить элитное издание для библиофилов. Кроме того, он хотел ускорить публикацию поздних стихотворений, а также книги «Ecce Homo», которая до сих пор не была опубликована. Элизабет оставила без внимания эту просьбу. Помимо того что она выкинула из книги все нелестные для себя пассажи, она предпочитала дозированно выдавать фрагменты творчества брата в своих биографических статьях о нем. Ей нравилась роль необходимого посредника, единственного обладателя знания важных фактов из биографии Ницше. Это давало ей сильное оружие, позволяющее заткнуть рот любому, у кого возникнут вопросы (над ней витала тень дела Клингбайля) насчет достоверности архива. Она цеплялась за «Ecce Homo» еще одиннадцать лет, не позволяя его опубликовать. И даже после этого она дала Кесслеру разрешение только на публикацию роскошного лимитированного издания с оформлением ван де Вельде, напечатанного чернью с золотом, которое стало известно под названием «издания директора банка». Это издание принесло ей 29 500 марок.

Во время первого визита Гарри Кесслера на виллу Зильберблик Элизабет больше интересовало приготовление к достойным похоронам Ницше, который в тот момент, обретаясь на верхнем этаже, был довольно далек от смерти. Элизабет решила, что брат должен быть похоронен на территории виллы, как Вагнер в Ванфриде, но городские власти воспротивились ее решению. Гарри Кесслер считал, что для этой цели лучше подойдет полуостров Шасте в Зильс-Марии, но Элизабет встретила это заявление без энтузиазма. Тем не менее она предложила ему стать редактором архива. Двадцатидевятилетний Кесслер не принял это предложение, несмотря на все попытки Элизабет, которой недавно исполнился пятьдесят один год, его очаровать.

Элизабет была свойственна страсть к флирту с молодыми людьми вдвое младше ее. Первый редактор архива, Фриц Кегель, получил отставку после того, как влюбился в ровесницу и посмел обручиться с ней. Следующим редактором был назначен Рудольф Штайнер. Позже он попал под влияние теософской религиозной секты мадам Блаватской, а затем основал свою собственную, весьма путаную «спиритическую науку» антропософию, руководствуясь видениями, которые мерещились ему в юности. Штайнер должен был не только разбирать труды Ницше, но и объяснять Элизабет основы его философии. И чудаковатый мистик не смог обучить упрямую ослицу. В конце концов Штайнер сдался со словами, что Элизабет не способна ни сделать, что ей говорят, ни разобраться в философии брата. Возможно, то и другое было правдой.

В связи с отказом Кесслера архиву требовался новый редактор. Из Зильс-Марии недавно прибыла лавина бумаг. В последний раз, когда Ницше уезжал оттуда, он оставил в своей комнате в доме Дуришей многочисленные записки и заметки. Ницше сказал хозяину дома, что этот мусор можно сжечь. Обстоятельный Дуриш сложил все в шкаф и был готов вот-вот закинуть в камин, но тут появились паломники, желавшие прогуляться по горам Заратустры и коснуться его камня. Они умоляли о какой угодно святой реликвии – хоть о листке с рассуждениями о распятом Христе и разорванном Дионисе, хоть о записке «Я забыл зонтик» [20]. Когда это стало известно Элизабет, она потребовала, чтобы все было выслано в Веймар и присоединено к растущему как снежный ком литературному наследию – Nachlass.

В конце концов Элизабет пришлось смирить гордыню и принять обратно Петера Гаста. Он действительно был единственным человеком, способным разобрать почерк позднего Ницше, а для честолюбивых стремлений Элизабет было очень важно превратить хаотический Nachlass в книгу собственного сочинения и опубликовать под именем Ницше. Она планировала назвать книгу «Воля к власти» и выдать за фундаментальный труд, итоговую переоценку всех более ранних ценностей. Элизабет не сомневалась, что из обрывков Nachlass ей удастся собрать книгу, о которой Ницше периодически упоминал в свои последние здравые годы, – что хотел бы ее написать, что уже пишет или что, наоборот, после окончания «Антихристианина» это уже не актуально.

Ницше никогда не был богат. У него была привычка бедного, бережливого человека писать в одном и том же блокноте, пока он не оказывался заполнен. До того как из-за болезни его почерк изменился к худшему, датировку записей понять было невозможно. Иногда он начинал писать от первой страницы к последней, иногда наоборот. Абзацы и даже целые страницы были перечеркнуты и снова написаны поверх. Глубокомысленные изречения соседствовали со списками покупок.

Пока Гаст работал над Nachlass, вилла Зильберблик стала местом паломничества, где книги, фотографии и рукописи Ницше соседствовали с кружевными вуалями в рамочках, парагвайскими артефактами и бюстом первопроходца доктора Фёрстера, благородного героя арийской антисемитской колонизации. По субботам Элизабет устраивала салоны, в остальные дни принимала гостей. Посетители с волнением сознавали, что где-то наверху («отделенное от нас только балками перекрытий», как отмечал кто-то) находилось божество Ницше-Заратустра. Особым счастливчикам разрешалось издали взглянуть на фигуру, облаченную в неизменную долгополую хламиду с длинными рукавами, сшитую из белого льна, наподобие одеяния святых.

Завороженные посетители с легкостью обожествляли Ницше, и в печати начали появляться благоговейные описания. Чаще всего описывали его глаза. Взгляд великого короля разума был таинственным образом устремлен в бездну человеческих сердец и поднимался выше ледяных пиков, прозревая нечто не доступное никому из простых смертных. Несчастные, полуслепые глаза Ницше сравнивали с двойными звездами, небесными телами и даже галактиками. «Те, кто видел его тогда, в белом складчатом халате, возлежавшего со взором брахмана широко и глубоко посаженных глаз под кустистыми бровями, с благородством загадочного, вопрошающего лица и по-львиному величавой посадкой головы мыслителя, – испытали чувство, что этот человек не может умереть, но что взор его будет вечно прикован к человечеству и всему видимому миру в этой непостижимой торжественности» [84], – писал Рудольф Штайнер [21]. Архитектор Фриц Шумахер, которому Элизабет заказала памятник Ницше, писал: «Никто из видевших его не поверил бы, что смотрит на тело, которое покинул разум. Каждый думал, что смотрит на человека, поднявшегося над ничтожностью обыденного» [22].

Элизабет любила демонстрировать брата после того, как гости вставали из-за стола. Чаще всего его силуэт проступал за прозрачной занавеской, словно дух на спиритическом сеансе [23]. Немногие обладали ясностью взгляда Гарри Кесслера, который, скорее всего, видел Ницше чаще прочих, так как оставался ночевать на вилле каждый раз, когда приезжал по делам к Элизабет. Лежа в кровати, он смотрел в потолок; раздавались «долгие, стенающие жуткие звуки, которые он изо всей силы выкрикивал в ночь; наконец все стихало» [24].

Кесслер видел в Ницше не больного, не пророка, не лунатика, а скорее пустую оболочку, ходячий труп. Его руки, покрытые сеткой зеленых и фиолетовых вен, выглядели сморщенными и восковыми, как у мертвеца. Усам позволялось расти аж до самого подбородка, чтобы скрыть выражение рассеянного идиотизма, которое придавал ему безвольный полуоткрытый рот. В отличие от поклонников Кесслер ничего не видел в глазах Ницше. Ничего безумного, ничего пугающего, ничего духовного. «Я бы сказал, что его взгляд был покорным и в то же время ничего не понимающим. Он словно метался в бесплодном умственном поиске, как у большого благородного пса» [25].