Читать книгу "Темза. Священная река - Питер Акройд"

До самого горизонта здесь тянутся плоские, заболоченные низины – одни просоленные, другие относительно пресные, используемые для выпаса скота. Кое-где, впрочем, сейчас начали выращивать злаки. Деревьев тут нет: болотистая почва не позволяет пустить корни глубоко. Более пустынный пейзаж и вообразить трудно. Однако постоянно меняющийся свет делает его по-своему красивым. Здесь растут кермек, девясил и волнистые травы солончаковых болот; ручейки и озерца окаймлены солончаковой астрой. Птиц тут бесчисленное множество: утки и цапли, гуси и кроншнепы, кулики, ржанки и травники, которым по нраву уединенная болотистая местность.

Деревушки среди болот всегда были меньше и располагались более изолированно, чем на твердой суше. По поводу Хандред-оф-Ху – территории между Темзой и рекой Медуэй – было сказано, что “это место Господь сделал в последнюю очередь и так торопился, что не доделал”. Один здешний священник написал, что “тут, как считалось, глухой угол, дикое место, где человек по доброй воле жить не будет”. Да, место и правда дикое – точнее, с некими чертами дикости. Не природа создает эту дикость, а безлюдье. Это не людское место. В Хандред-оф-Ху можно идти вдоль дамбы, между рекой и травой, милю за милей и не встретить ни единой души. В прошлом это был край контрабандистов. Деревушка Оллхэллоуз, как писал в XVIII веке любитель старины Эдвард Хейстед, пребывала в “чрезвычайно заброшенном и печальном положении”. В XIX столетии на острова Грейн и Шеппи мало кто заглядывал. Жители первого из них – Паннелы, Уилсоны и Фраи – считали себя некоей особой расой. За весь XIX век население Сент-Мэриз-Ху увеличилось только на четыре человека. Полуостров Ист-Тилбери и отдаленный остров Кэнви были в свое время совершенно отчуждены от общего хода жизни. Обитателей низовий Темзы называли “скелетами”, “мертвяками”. Городки, которые здесь имелись, – такие, как Грейвзенд, Гринхайт, Грейз, Эрит, – могли существовать потому, что были построены на немногих участках твердой суши. Под Гринхайтом – мел, под Эритом – гравий.

Здесь встречаются названия, которые кажутся некоей формой атавистический памяти, голосом древнего, позабытого прошлого. Названия таких деревень, как Фоббинг и Коррингем, Макинг и Террок, существуют уже тысячу лет. Водный участок от входа в Медуэйский канал до Шорна именовался Отхожим местом, от Шорна до Хайема – Ямой. От Грейвзенда до Тилбери река называлась Блокгаузом (поскольку в Тилбери был форт) или, неизвестно почему, Джеркгаузом (Jerkhouse). Смысл некоторых других названий, однако, вполне понятен. Широкий участок реки от Грейвзенда и Тилбери в сторону моря называется Надеждой (the Hope). Ископаемый лес близ Уэст-Террока, сохранившийся с древних времен, именуется “Корни”. В регионе, где столетие за столетием мало что менялось, долго держатся старые названия. Хейвенгор происходит от англосаксонского gore, означавшего треугольный участок земли. Мэплин – от mapples, что означает ветки, из которых делали метлы. Холи-хейвен (Святая гавань) превратилась за столетие в Хоул-хейвен (Яму-гавань).

Здесь во все времена много болели. Согласно оценкам, в XVII и XVIII веках почти половина населения страдала от малярии, которую называли попросту “лихоманкой”. Уильям Ламбард в “Прогулке по Кенту” (1576) заметил: “‘Ху’ происходит от староанглийского ‘Хо’, означающего печаль или болезнь. Вполне подходящее название для этого нездорового округа”. В своем “Путешествии по всему острову Великобритания” (1724–1726) Дефо пишет, что среди болот иные мужчины имеют на протяжении жизни “пять-шесть, а то и четырнадцать-пятнадцать жен” не столько из-за похотливости, сколько из-за высокой смертности. Мужчины, выросшие на болотах, “привычны к месту”, а вот женщины, которых они берут в жены в краях, “лежащих выше”, куда более уязвимы. “Перемещаясь из родного им воздуха в болота с их туманами и сыростью, они тут же делаются бледными, заболевают лихорадкой и редко выдерживают долее полугода”. Два ряда могильных плит в сумрачном начале “Больших надежд” Диккенса – без сомнения, следствие детской малярии. Лица у обитателей этих заразных мест, как писали в XVIII веке, были “тускло-желтые”, и нередко можно было увидеть, как “бедняк, его жена и пятеро-шестеро детишек жмутся в хижине к очагу и все до единого трясутся в лихорадке”. Детям давали опиум, способный, как считалось, уберечь их от заразы, и они становились “одуревшими” и “сморщенными, как обезьянки”; взрослые же предавались безудержному пьянству.

Многие приплывали в эстуарий поохотиться, но зачастую “возвращались, нагруженные эссекской лихорадкой, которая перевешивала всех подстреленных птиц”. В XIX веке местные жители нередко спрашивали друг друга: “Ну как, была у тебя уже лихорадка этой весной?” Парламентский комитет, созданный в 1864 году, выяснил, что разносчик инфекции – вездесущий малярийный комар, который плодится в застойных водах болот. Возбудитель болезни получил название Plasmodium vivax. Легче ли это для понимания, чем былые разговоры о “миазматических болотных испарениях”?

Кроме того, вследствие некоей мрачной ассоциации низовья Темзы некогда были избраны как место стоянки “чумных” и карантинных судов. В XVII веке страдающих чумой и желтой лихорадкой помещали на корабли, которые стояли на якоре у “острова мертвецов”, расположенного чуть севернее Четни на болотах северного Кента. Название острова, разумеется, связано с тем, что там хоронили умерших. В книге “Преображенная Темза” (1976) Джеффри Гаррисон и Питер Грант пишут: “И сегодня, если перейти через ручей Шепердс-крик на остров Мертвецов, можно без труда найти человеческие кости, удивительно большая часть из которых несет на себе признаки остеомиелита – хронической костной инфекции”. На здешнем берегу – у Четни-хилла – собирались разместить чумную больницу, но работы прекратили, когда выяснилось, что почва ненадежна. Здесь поистине был один из “мрачных уголков земли”. Но где болезни – там и лекарства. В XVIII и XIX веках врачи собирали здесь пиявок, которые водились в болотах в изобилии.

Много веков район между Баркингом и Грейвзендом был пустынной зоной, если не считать редких отдельных сельских домов, церквей, ферм и прибрежных гостиниц для путешествующих по Темзе. Через болота здесь были проложены тропы и дороги, имелись пастбища. Для скотоводства район считался удобным; говорили, что болота “хороши для скотины”, а самым дорогим мясом была “баранина с болот”. Ныне северный берег устья – сплошная цепь нефтеперерабатывающих и газовых заводов, очистных сооружений; имеются цементные и нефтехимические предприятия. Индустриальная архитектура приобрела здесь грандиозный масштаб; это некое подобие Ниневии и Тира на берегах Темзы. И это тоже ныне часть ее истории. В Детфорде в устье Темзы в конце XIX века Себастьян де Ферранти соорудил первую в мире электростанцию современного типа с высоковольтной линией электропередачи. Придет время, когда эти постройки, если их не разрушат, станут, подобно земляным сооружениям этих мест, волнующими памятниками старины.

И на том, и на другом берегу есть жители; они были всегда, но теперь они появляются все более мощными волнами, что связано с созданием “Коридора Темзы”, направленного к Европе. Идет благоустройство таких городов, как Террок и Грейвзенд. Берега реки в ее нижнем течении стали частью общего процесса возрождения Темзы. Остаются, однако, зоны запустения, где продолжают гнить старинные причалы, пристани и гавани. Попадаются остовы потерпевших крушение или пришедших в негодность судов. По-прежнему иные участки здесь – это выступающие из ила скользкие камни, старые пристани, древние разрушенные постройки без крыш, постепенно растворяющиеся в воде и песке. Что до болот – они и ныне творят былую атмосферу уныния и меланхолии.