Читать книгу "Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов - Джулия Бойд"

Заканчивался 1941 г., и Говард Смит, как и все остававшиеся в Берлине американские корреспонденты, мечтал уехать из страны. Во второй половине дня 6 декабря он получил визу на выезд. Говард хотел задержаться на день, чтобы попрощаться со знакомыми. К счастью, один из его коллег убедил американца в том, что отъезд нельзя откладывать ни на час. Друзья корреспондента собрались на Потсдамском вокзале, чтобы проводить его. Они пели и пили шампанское, пока Говард не сел в поезд. Теперь он направлялся в Швейцарию. Корреспондент чувствовал себя возбужденным и не мог заснуть. Несмотря на запрет, он поднял закрывавшие окно черные шторы и смотрел в темноту, слушая «ритмичный стук колес».

Забрезжила заря, и Говард увидел Рейн. На противоположном берегу стояли «зеленые бункеры линии Мажино с убранными артиллерийскими орудиями», на другой стороне тянулась череда «серых бункеров линии Зигфрида, которую немцы называли «Западный вал». В свете дня стало заметно, в каком плачевном состоянии находился вагон – «протертый, прожженный сигаретами ковер», поцарапанные панели из красного дерева, с которых местами сошел лак. Во время остановки в Фрайбурге Смит вышел из поезда и купил газету. Журналиста привлекло сообщение немецкого главнокомандования о том, что в связи с «беспрецедентно» ранним наступлением холодов немецкие войска готовятся к зимней обороне на Восточном фронте.

Номер газеты вышел 7 декабря 1941 г. Вечером того дня в 19:48 по берлинскому времени Императорский флот Японии начал атаку на Пёрл-Харбор, после чего США объявили войну[877], и всех американцев, находившихся на территории рейха, интернировали[878].

21. Конец путешествия

Свидетельства, которые оставили иностранцы, имевшие возможность путешествовать по Германии в последние три года существования Третьего рейха, можно назвать ужасающими и трогательными. Одна тема связывает их все – бомбежки. Когда несколько часов сидишь в вонючем, набитом людьми и часто ледяном подвале, а наверху все взрывается и горит, не имеет большого значения, кто ты – сторонник нацистов или враг режима, принцесса или коммунист, русский, швед, китаец или ирландский националист. Бомбежки, как писала Бриджет фон Бернсторф, были «настоящим адом».

К 1942 г., по наблюдению Тетаза, война «глубоко вошла» в национальное сознание. Быть «свободным» иностранцем в рейхе становилось все более неприятно, особенно для обладателей иностранных паспортов, которые могли выехать за пределы страны. Швейцарский паспорт Тетаза, который совсем недавно был предметом насмешек, теперь стал причиной сильной зависти. Фабрика по-прежнему работала, несмотря на бомбежки, однако трудились на ней главным образом уже не немцы. В Германии против своей воли работало несколько миллионов иностранцев, вывезенных с захваченных территорий. Женщин-славянок отправляли на военные заводы, а венгры и румыны обслуживали гостиницы и рестораны. Итальянцев нанимали главным образом для уборки мусора и расчистки завалов после бомбежек[879]. Несколько миллионов остарбайтеров из Польши и СССР трудились в ужасных условиях. Арийцы, которые жили среди огромного количества враждебно настроенных к ним рабочих, испытывали все большую тревогу.

Тетаз обратил внимание на то, что, по сравнению со всеми остальными, французы пользовались большей свободой. Они взяли на себя рабочие функции, которые раньше выполняли сами немцы. К удивлению швейцарца, вместо того чтобы разжечь традиционную вражду, такое положение вещей заставило две нации понять, что у них много общего[880]. По мнению Тетаза, это был единственный положительный момент во всей войне, от которой немцы ужасно устали. В 1942 г. люди вне зависимости от их политических взглядов находились в депрессии от того, что войне не было конца и края.

Точно так же, как и Тетаз, швед Йеста Блок, который вещал для нацистов из Берлина, ощущал растущую враждебность немцев по отношению к иностранцам. По словам Блока, было невозможно говорить с немцами о Швеции без того, чтобы «они не начинали брюзжать». Датчане, голландцы и норвежцы отмечали то же самое. Раньше Блок был активным сторонником нацистов, но в ходе войны изменил свое мнение о них. Он писал, что большинство иностранцев, которые ранее с симпатией относились к нацизму, с радостью уехали бы из рейха, если бы им представилась такая возможность. Они перестали верить нацистам, однако никуда не уезжали по причине того, что зарабатывали в Германии и боялись за судьбу своих близких[881].

Фрэнсис Стюарт тоже работал в системе нацистского радиовещания, но воспринимал ситуацию не так, как многие из его коллег. В марте 1942 г. он написал в дневнике: «Мне предложили вести радиопередачу для Ирландии… по крайней мере, на некоторое время есть то, что я хотел бы высказать»[882]. Шли месяцы, и наверняка Стюарт в глубине души чувствовал желание уехать, однако в этом не признавался. Хотя иностранец, как и все остальные, подвергался постоянным воздушным налетам, его описание одинокого советского самолета, который он однажды ночью увидел из своей квартиры, почти поэтично:

«Он слабо блестел, как звезда, и вокруг него были видны белые и красные разрывы зенитных снарядов. Самолет прилетел с востока, потом его закрыли два растущих перед балконом тополя, потом он снова вынырнул, повернул на юг и медленно исчез. У меня в душе возникло странное чувство. Я раньше не видел самолетов, совершающих рейд. Но это был русский самолет, и он прилетел совсем один, преодолев огромное расстояние»[883].

Одной из главных причин негативного отношения немцев к иностранцам Блок считал нехватку продуктов. Для Цзи Сяньлиня эта проблема стояла очень остро. Однажды, когда китаец стоял в очереди за овощами, одна старая немка не могла найти свой кошелек. «Она уставилась на меня и спросила, взял ли я ее кошелек. Я почувствовал, словно меня по голове ударили», – писал рассерженный Цзи. Судя по его записям, он больше времени проводил в поисках еды, чем за изучением санскрита. «Пошел поесть в Юнкершанк. В соленой капусте и вареных яйцах не было ни капли масла, и, хотя я был очень голоден, я не смог это съесть. Раньше мне казалось, что я в состоянии съесть все, что угодно. Сейчас я знаю, что это не так». Через несколько недель Сяньлинь описал в дневнике, как ел «невообразимо вкусную» жареную баранину: «Столько месяцев голодать, а потом вдруг так вкусно поесть – у меня нет слов, чтобы передать мои чувства». Во время одного из немногих визитов в Берлин Цзи пошел в ресторан «Тяньцзинь» (ему сказали, что там подают курицу):