Читать книгу "Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928-1930 - Тамара Солоневич"

— Солоневич, переводить!

И вот, я на эстраде. Подо мной море голов, воцаряется тишина. Начинаю говорить, все время заглядывая в тетрадку. Говорю громко, от волнения почти кричу. В отчаянии дополняю непонятное импровизацией. Напрягаю все свои силы, чтобы вспомнить, что Джонс говорил мне в автомобиле по дороге на завод. Стараюсь не смотреть вниз, в эти бледные рабочие лица, в эти жадные испытующие глаза.

— А не врет ли переводчица?

И правда, они видят перед собой почти впервые настоящих живых английских рабочих. Так ли они себе их представляли? И рабочие ли это? Не обманывает ли их советская власть? Делегаты все одеты в свои лучшие праздничные пиджачные пары, все при воротничках и при галстуках. На головах у них мягкие шляпы, а не традиционная советская кепка. Лица у них розовые и ничуть не изможденные, наоборот приветливые и довольные.

Хорошо, что Джонс не преувеличивает, его рассказ не ярко политичен, а наоборот почти добродушен.

Кончаю. Снова аплодисменты. Схожу с лестницы. Мне навстречу поднимается миссис Честер. В своем волнении я совсем забыла, что мне придется и ее переводить. Опять начинаю лихорадочно записывать. Тут уже дело идет легче. Женщин вообще легче переводить. У них не так сложно построение фраз, они не так глотают окончания. Самое содержание речей у женщин проще и легче поддается переводу.

Миссис Нелли Честер добрая и честная женщина. Она рассказывает простым и образным языком, как тяжело жилось английскому горняку до забастовки, как шахтовладельцы собирают все сливки с дохода шахт и, кроме того, получают огромные проценты за так называемые «royalties» (откуда мне было знать, что такое «royalties»? Позже мне объяснили, что это право на недра). Нелли трогательно благодарила русских рабочих за то, что они так бескорыстно помогают своим английским братьям, и просила продолжать эту помощь до конца забастовки, до победного конца.

— I thank you[5].

Нелли я перевела гораздо лучше, чем Джонса, так как лучше ее поняла. Рабочие аплодировали и шумели. Председатель завкома снова взошел на платформу и зачитал резолюцию:

— Товарищи, вы слышали здесь, как английские буржуи угнетают наших английских братьев. Мы принимаем резолюцию от имени рабочих завода «АМО» отчислять два процента из нашей зарплаты в пользу бастующих английских горняков. Товарищи, я ставлю этот вопрос на голосование. Кто за — поднимите руку.

Море рук поднялось в ответ.

— Кто против?

Гробовое молчание. Ни одной руки. Никто в СССР не осмеливается голосовать против чего бы то ни было, предлагаемого верхушкой.

— Товарищи, резолюция принята единогласно.

Я перевожу эти слова. Меня душит стыд. Ведь я то знаю, что советскому рабочему живется и так очень плохо. Два процента из зарплаты каждый месяц — это не шутка. Но как я могу с первого же раза объяснить это моим англичанам?

Миссис Честер начинает плакать.

— Oh, how good they are![6]

Она вытирает глаза платком, она действительно растрогана. Такое единодушие! Она совсем не ожидала, что русские рабочие так сочувствуют своим английским братьям. Да и откуда знать ей, выросшей при настоящей демократии, не имеющей понятия о диктатуре вообще, а о «диктатуре пролетариата» в особенности.

И поддавшись своему темпераменту, она вихрем взлетает на трибуну:

— Long live the Russian workers! Long live the Revolution![7]

* * *

Директор, его помощники и завком в полном составе приглашают откушать. Нас вводят в кабинет директора, где сервирован чай с пирожными. Мы садимся. Некоторые их делегатов заявляют, что они желали бы задать вопросы. Краткое совещание между заводской «тройкой» (директор, — завком, — комячейка). Да, конечно, они очень рады дать делегатам некоторые статистические данные, но лучше после чая, Игельстром освобождает меня от перевода, она сама будет переводить, а я теперь могу ехать домой, ведь завтра утром делегация покидает Москву. Мне надо собраться.

— Вы не очень точно переводили, но громко, и англичане остались довольны. Им понравились ваши интонации. — Так, значит, завтра в 12.30 на Курском вокзале. В 12.45 поезд отходит.

— Что же мне брать с собой?

— Только смену белья и платье. Остальное все вам дадут.

Москва-Тула-Харьков

Серое сентябрьское утро. Попрощавшись с сыном, я с мужем покидаю нашу салтыковскую голубятню и еду в город. Пригородный поезд подходит к Курскому вокзалу. На первой платформе уже стоит скорый поезд и в нем сразу бросается в глаза международный вагон, и, рядом, какой-то, не совсем обыкновенного типа вагон, окрашенный в красивый синий цвет. Как раз, когда мы подходим к этому вагону, в международный вносят несколько ящиков с ситро и зельтерской. Возле них суетится какой то еврейчик.

— Москва — Харьков — Севастополь, — гласит дощечка на вагонах.

Наверное наш поезд?

Когда накануне я из «АМО» забежала к Гецовой, она дала мне удостоверение (оно и теперь еще хранится у меня) в том, что я отправляюсь в поездку по СССР в качестве переводчицы при иностранной делегации. Но на мой вопрос — куда именно мы поедем и сколько времени продлится поездка, она ничего точного не ответила. Позже я узнала, что маршрут делегаций держится в строгом секрете, и только партийные руководители о нем осведомлены.

На перроне показываются мои англичане, Игельстром и еще несколько человек. Делегаты любезно меня приветствуют. В 1926 году я была гораздо жизнерадостнее, чем теперь, а люди любят жизнерадостность.

Прощаюсь с Ваней и сажусь в вагон, не синий, а международный. В синий — Игельстром сажает старика председателя Лэтэма и секретаря делегации Смита. Как потом оказывается, синий вагон — это бывший вагон императрицы Марии Федоровны. В нем имеется большое отделение — спальня и кабинет, — ванная, столовая и четыре купе. Сейчас в нем помещаются: Лэтэм, Смит, Игельстром, некий высокий, горбящийся человек с длинными носом по фамилии Слуцкий, и возглавляющий нашу делегацию секретарь центрального Комитета профсоюза горнорабочих СССР — товарищ Горбачев. Это приземистый мужчина, лет сорока пяти, рыжеватые волосы торчат ершиком, он — полуграмотен, но видимо имеет большие революционные заслуги, так как держится чрезвычайно важно, еле удостаивает кого-либо словом. Его презрительные свиные глазки смотрят на мир враждебно и подозрительно. Секретарь центрального комитета союза — это очень важная шишка в СССР. На эту должность назначаются люди особенно энергичные и беспринципные, так как им приходится сплошь и рядом проводить мероприятия, которые идут вразрез с интересами членов профсоюзов. Ударничество, увеличение норм и столь модная теперь стахановщина — все это правительственные мероприятия, но проводятся в жизнь они, главным образом, через профсоюзы. В СССР профсоюз не только не защищает интересов трудящихся, но идет прямо таки против этих интересов и помогает советской власти еще туже затягивать узел.