Читать книгу "Махно - Михаил Веллер"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— …суд объявляет приговор… — пытается придать голосу торжественность председательствующий, но слова звучат обыденно, невыразительно:
— …Григоренко Родиона Остаповича — к смертной казни через повешение…
Женский вскрик и рыдания в зале.
— …Авруцкого Григория Яковлевича — к смертной казни через повешение…
Кого-то выносят из зала.
Тюремный двор. Раннее утро. Свежий дощатый помост, виселица, три петли. У помоста — десяток некрашеных сосновых гробов.
Приговоренные, охрана, экзекутор в чиновничьем вицмундире и два человека в штатском и заурядной внеш ности на помосте — палачи.
Первую тройку заводят на помост, связывают руки, мешки на голову, петли на шею. Священник на помосте молится и смолкает, делая жест крестом в сторону обреченных. Экзекутор чуть кивает. Палач у края помоста с силой дергает на себя высокий массивный рычаг. Под ногами осужденных падают, как ставни на шарнирах, широкие люки.
Томительная жуть ожидания длится четверть часа — давно прекратились конвульсии тел, по пояс провалившихся в прорези помоста. На глазах у остальных — палачи снимают петли и смертные клобуки, доктор щупает пульс на шее и кивает, тела кладут в гробы.
И следующая тройка, бросив докуренные папиросы и обменявшись деревянным рукопожатием, поднимается на казнь.
Одного из последней тройки тошнит, лицо зеленое от смертного ужаса, доктор сует ему под нос нашатырь.
Нестор на помосте в последней тройке. Пока мешок надевают соседу, он успевает сказать — отчетливо, негромко и без спешки:
— Прощайте, хлопцы. Мы жили правильно. Свобода придет!
Черная ткань скрывает лицо, петля затягивается, палач берется за рычаг.
Экзекутор поднимает к глазам лист и читает — тоже отчетливо и негромко:
— Его высокопревосходительство военный министр, имея на то высочайшие полномочия и руководствуясь человеколюбием, снисходя к несовершеннолетнему возрасту осужденного, объявляет помилование Михненко Нестору Ивановичу и повелевает смертную казнь заменить на пожизненные каторжные работы.
Палач снимает петлю и клобук. Все с невольным вниманием смотрят в лицо человека, только что вернувшегося уже с того света.
Нестор кривится и сплевывает. У этого парня нет нервов.
— Не купите, — бросает он. — Вам же хуже!
Царская каторга
Бескрайний простор, золотые нивы и тенистые дубравы. И по пыльному шляху, в колонну по два, звеня кандалами, тащится жидкий строй каторжников: забритые наполовину головы, полосатые робы, сутулые спины. Сплевывают сухими ртами конвойные, скрипит и вскрикивает в зарослях коростель, вызванивается под высокими небесами унылая мелодия:
Динь-дон, динь-дон — слышен звон кандальный, динь-дон, динь-дон — путь сибирский дальний, динь-дон, динь-дон, слышно там и тут — нашего товарища на каторгу ведут… И вдруг один застывает посреди шага, странно прогибается, откидывая голову, и валится навзничь в пыль, чуть не увлекая с собой прикованного напарника. Строй приостанавливается, смешивается.
— А ну! Встать! Балуй у меня! — орет конвойный, сдергивая с плеча винтовку и щелкая затвором.
— Припадошный он, вашеродие. — Напарник, присев, поддерживает Нестору голову. «Ты язык-то, язык прижми, задохнется. — Да чем я тебе его прижму? — Да хоть ложкой, дурья башка. Ложка-то есть?» — Из угла рта у Нестора показывается пена.
— С чаво это он припадошный? — конвойный нагибается, вглядываясь с недоверчивой враждебностью.
— А вот постой в петельке да смертном балахоне, я на тебя погляжу, — мрачно раздается из колонны.
— Малча-ать! — орет солдат. — Подняли! Понесли! Не богадельня! — И, восстановив движение, напутствует: — Раньше сдохнет — меньше хлопот.
Нестор, повиснув на плечах товарищей, отирает рот и хрипит:
— Ваши большие хлопоты еще впереди, служивый.
Прикладами в спину — каторжников запихивают на ночь в переполненную камеру пересыльной тюрьмы.
— Да куды ж еще суете, драконы? — негодуют оттуда.
— Уж и так как селедки в бочке, дышать немае чем!
Надавливая, стража закрывает дверь, окованную железом.
— Да хоть напиться принесите! Вода в бачке кончилась.
— До утра потерпишь.
Разбираются по нарам и под нары, прилаживаются лежать на боку плотнее лежачим строем, организуются спать в три очереди.
— Ничо, — легко цедит Нестор, — я постою. Люблю ночью не спать… подумать…
В вагоне кипит жизнь. Уголовники делают карты: жуют и протирают хлебный мякиш, склеивают им кусочки газеты, обрезают отточенным ножом, химическим карандашом рисуют масть. Двое политических из того же хлеба лепят шахматы, добавляя в белые фигуры для цвета зубной порошок. Мрачный в очках читает книгу, скрестив ноги по-турецки. У оконной щели курильщики пускают на круг самокрутку.
Нестор держится в стороне, хмуро и спокойно переводя взгляд с одного на другого. Отдельный.
На косой оконной сетке-решетке иней, в замерзшем стекле продышан кружок, и снаружи в это окошечко видно бледное и сосредоточенное прижавшееся к решетке лицо Нестора. А вагон дрожит и полязгивает на стыках, бескрайние сибирские леса несутся мимо — заснеженные, глухие, и маленький тонкий зеленый поезд бесконечно прошивает тайгу, увлекаемый пыхтящим и дымящим паровозиком.
Свищет ночная вьюга. Кутается в доху часовой на вышке по углу частокола огромных заостренных бревен.
Пылает железная печурка в бараке, жмутся к ней каторжники, огонек коптилки отблескивает в глазах.
— Бессрочный?
— Бессрочный, — соглашается Нестор.
— Ничо, привыкнешь. Тут тоже люди живут.
— Люди в неволе не живут.
— А что же?.. Живут, брат!
— А если живут — то уже не люди.
Высокий, худой, патлатый каторжник прилаживает на нос пенсне и издали пристально смотрит на Нестора.
— А ты, значит, кто? — немолодой покровительствующий каторжник все пристает к Нестору и начинает здеть.
— Кто ни есть — здесь не останусь.
Собеседник делает вопросительный жест — в небо?
— А ты меня туда не торопи, — нехорошо улыбается Нестор.
Разз-двва… разз-двва… двуручная пила ходит тебе-мне в распиле огромной сосны. Укутаны каторжники, красны от мороза и работы лица.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Махно - Михаил Веллер», после закрытия браузера.