Читать книгу "Тайна - Иоанна Хмелевская"

На втором этаже мы решили отдохнуть.

— Приведи в порядок эти наброски, — порекомендовала я Гутюше. — Если собираешься чертить, лучше сам это сделай. А я пересчитаю обмеры, поглядим, на сколько не сходится.

— Надо бы про ключи смекнуть, — ответил Гутюша, разворачивая фольговый пакет с завтраком. — Эти чинуши пойдут домой, а нам здесь торчать. Подожди, я схожу к ним, глядишь, чайник одолжу и стаканы, пообедаем, а то с голодухи много не нафурычишь.

Я отвыкла от Гутюшиной лексики за последние годы: очевидно, он имел в виду, что голодному работа не в радость. Гутюша-снабженец оказался на высоте: позаимствовал все, даже кофе и чай, забыл только про ложки. Размешивая сахар в стакане шариковой ручкой, сообщил, что на первом этаже два частных суперпредприятия: дворничиха держит нечто вроде публичного дома, а экс-работник кооператива, ныне пенсионер, торгует водкой. Блудилище владельцу не мешает — дворничиха на хорошем счету и частная инициатива поощряется, а пенсионер зашибает бабки на паях с кадровиком и потому почитается священной коровой. Никто ничего не видит и не слышит — ликвидируй эту малину, кадровик потерял бы вторую зарплату.

Обмеры четвертого и третьего этажей разошлись у нас всего на десять сантиметров, это значило: primo — обмеряли мы тщательно, secundo — с домом покончили на удивление добросовестно. Сложили вместе листки с эскизами, и набросок объекта начал явственно вырисовываться.

После трех дней каторжных мучений мы очутились наконец в подвале.

* * *

— Что бы это такое могло быть? — спросила я, похлопывая рукой по неструганым доскам, напоминающим дверцы стенного шкафа. — Что за ними? Это наша крайняя стена.

Гутюша щелкнул затвором рулетки, и лента со свистящим шорохом уползла в футляр. Подошел к доскам и приложил ухо.

— Кажется, был подвальный ход дальше, — решил он. — Ничего не вижу — темно, как в негритянском черном кофе.

Таинственный проход не на шутку заинтересовал меня. Пробраться в том направлении — это же награда за нашу галерную работу. Гутюшу не требовалось долго уговаривать, ведь Тадеушу необходимо знать такие вещи, придется что-нибудь тут придумывать и обмеры необходимо сделать. Не тратя лишних слов, Гутюша ухватился за одну доску.

— Сделано на совесть. Смотри-ка, вот тут малость подается. Ты придержи, а я надавлю.

Получилось наоборот: мне пришлось надавить, а Гутюше рвануть, но в данном практическом случае нас не особо заботило правильное употребление глаголов. Однако доску оторвали понапрасну, оказалось, дверная — в ней с одного боку врезан защелкивающийся замок, а с другого прибиты петли. Открывались двери на нас, только вот ручки не было — решила дело оторванная доска. Гутюша энергично рванул и отлетел назад, а у меня железка, подобранная для придавливания бумаг, вывалилась из рук.

Я заглянула в темную нишу и потянула воздух.

— Вонь какая-то. И опять дверь. По-моему, у нас фонарик есть, поглядим, где тут петли.

— Холера, занозу всадил, — поморщился Гутюша. Он пососал палец, огляделся и достал из сумки фонарик. — Эта штука, наверно, противостоит наперекор всему.

Учтя Гутюшины соображения, я подумала, что вторая дверь открывается от нас, но наваливаться всем телом было неохота. Гутюша посветил сперва туда, потом сюда, обе стороны выглядели одинаково — неровная поверхность сколоченных досок. Ниша пропиталась каким-то странным запахом.

Занятые дверью, мы внимания не разбазаривали и только теперь, в поисках петель, увидели еще кое-что. Гутюша обвел фонариком это нечто, луч света на мгновение замер, после чего рывком вернулся влево.

От увиденного совсем перехватило дыхание, и так уже затрудненное из-за смрада.

Довоенные стены подвала оказались двойные, между ними находилась дилатационная щель. Две стены рядышком, обе в полтора кирпича, вместе — почти восемьдесят пять сантиметров, между двумя дверями из неструганых досок должны образовать ровную поверхность, разделенную посередине двадцатисантиметровой щелью; с правой стороны такая поверхность имелась. А с левой было выдолблено, вернее, выкрошено узкое вертикальное углубление, а в углублении стоял.., человек. Да, да, неестественно вытянутая человеческая фигура.

— Так и сердчишку недолго с копыт долой, — пробурчал Гутюша. — Вишь, где прятки себе затырили.., да из башки вон…

Шалая фразочка Гутюши отвлекла меня от страшного первого впечатления: пока над ней размышляла, присутствие духа, ускакавшее было добрым галопчиком, снова вернулось. Скопытиться от сердца и в самом деле можно было с ходу, запрятали по-идиотски, именно «затырили» — притащили и позабыли. Из-за налипшего слоя какой-то дряни трудно было сразу распознать в фигуре витринный манекен, старый и заплесневелый, изображавший, надо полагать, мужчину.

Мне удалось наконец пошевелиться, сделать шаг назад и шепнуть Гутюше:

— Не трогай, еще развалится, а нам придется убирать.

" — Ты что?! — возмутился Гутюша. — Труп, что ли, щупать?

— Какой труп, спятил? Разве труп способен сохранять вертикальное положение? Это старый манекен, наверно, его украли и спрятали, пожалуй, еще до войны.

Гутюша с недоверием посмотрел на меня, на манекен и снова на меня.

— Думаешь?.. Возможно. Еврей портной, к примеру, спрятал перед немцами…

— Не перед, а от немцев, — поправила я машинально. — Нет, пожалуй, от немцев он бы сам себя прятал, а не манекен… Или ты думаешь, внутри у него что-нибудь есть? Ценности — в куклу, а куклу в подвал?

Гутюша оживился от моей догадки. Предложил осмотреть с пристрастием, вдруг да обнаружится что-нибудь ценное. Я ничего не имела против, только сначала отделаться бы от работы, кроме того, здесь стоял странный и крайне неприятный запах. Я опять потянула воздух, принюхалась и подытожила:

— Только не сейчас. Сколько времени проторчал, так проторчит еще немного, проветрится к тому же. Не чувствуешь разве, как пахнет? Похоже, какой-то консервант.

Я отошла, так у меня заслезились глаза. Запах, казалось, знакомый, только с парфюмерной примесью и еще чем-то, так что драло горло и резало глаза. Гутюша сосредоточенно принюхивался.

— Лак для полов, — решил он. — Только более элегантный — древесный, наверно.

Я охотно согласилась — кой черт голову ломать и придумывать несусветные объяснения. Конечно, он прав: лак для пола на совесть дерет горло и глаза, правда, здесь он благоухал деликатней и послабей, чем при целевом употреблении, да еще какой-то парфюмерной кислятиной отдавал. Я бросила заниматься обнюхиванием и вернулась к проблеме дверей.

— Потом все осмотрим спокойно, сперва закончим весь интерьер, — решила я. — Если насвинячим, затолкаем все в эту щель и делу конец. Убирать мусор не собираюсь.

— Оставлять на виду нельзя, еще стрельнет что кому-нибудь в башку, — рассудительно поддержал Гутюша. — Смотри, вот тут петли, дай-ка я пихну…